Дверь отворилась, показался Хьюз с подносом:

— Кофе, капитан. Ваша служанка сказала, что и вы, мэм, будете пить кофе.

Оставив Эйврил разливать кофе, он ушел так же тихо, как и появился.

Она осторожно размешала сахар, стараясь не стукнуть ложечкой по фарфоровой стенке, передала Люку чашку черного кофе и добавила молока в свой.

— Я хочу вернуться домой, в Индию. Мой отец не захочет, чтобы я выходила за Брэдона, когда узнает о нем правду.

— Расскажите мне, что он сделал.

И Эйврил рассказала все, хотя и не была уверена, что Люк поверит ей. Отец поверил бы, в этом она уверена. Но поверит ли посторонний мужчина?

Лицо Люка потемнело.

— Этот человек рассматривает убийство женщины и ребенка так, будто перед ним травят осиное гнездо. Избавить мир от него — оказать величайшую услугу. И от его матери-гарпии. Но, думаю, никто не сможет этого сделать, нет никаких доказательств.

— Нет, — согласилась Эйврил. — Но теперь вы понимаете, почему я не могу выйти за него замуж.

— Конечно. Слава Небесам, что вы бежали прежде, чем они обнаружили, что вы подслушали их. — Он провел ладонью по лицу. — Теперь скажите мне о своем но.

Эйврил прикусила нижнюю губу, пытаясь найти способ выразить то, что она хотела. В конце концов, она сказала просто:

— Я буду вашей любовницей в течение двух недель в обмен на мое возвращение в Индию, плату Грейс, как моей спутнице в плавании, и достаточное количество денег, чтобы добраться до Калькутты.

Он молча смотрел на нее непроницаемым тяжелым взглядом, сложив руки перед собой.

— Я знаю, что это не очень большой срок, и я прошу много денег, при этом вряд ли буду хороша в постели, хотя для мужчин, кажется, девственность много значит, но думаю, что стою чего-то, и сделаю все возможное, чтобы…

Он поднял руку, и Эйврил остановилась, раскрасневшись и задыхаясь от смущения и волнения.

— И каким будет ваш план, если я откажусь?

Он мог бы таким тоном обсуждать военно-морскую тактику на заседании, но его выдала бледность, проступившая сквозь загар.

— Никаким.

— Таким образом, вы в отчаянии и я — ваша единственная надежда?

— Да.

— Лестно, — заметил он.

«Но я люблю тебя!» Этого она не могла произнести. Да и о чем тут говорить? Не будь она в отчаянии, пришла бы к нему? Нет. Она написала бы ему прощальное письмо. И все. Таким образом, он вполне мог решить, что его просто пытаются использовать.

— Мне жаль. Я думала, вы желали меня.

— О да, моя дорогая. Очень сильно. Я надеялся, что и вы придете, желая меня, и на большее время, чем две недели.

Он закрыл глаза. Эйврил подумала, что его головная боль ничуть не уменьшилась.

— На много большее время, — повторил он и открыл глаза.

— Но корабль отплывет в любом случае через две недели, третью я не смогу…

Она утихла.

— И через три недели ваша свекровь все еще будет думать, что вы беременны? — спросил он. — Нет необходимости краснеть как пион. Я знаю, как это происходит с женщинами. Вы не боитесь, что через две недели моя любовница может забеременеть?

Эйврил пристально изучала свои руки в перчатках.

— Я подслушала на приеме разговор двух замужних дам. Думаю, у них есть любовники. И когда я спросила Грейс, что они имели в виду, она сказала мне, что есть такой способ, когда мужчина…

— Я знаю. Значит, у меня появится очень дорогостоящая возможность обучать вас искусству любви в течение двух недель, при этом я каждый раз должен буду отказываться от оргазма?

Его голос звучал сухо, она не понимала, от ярости или скуки и отвращения. Может быть, она причинила ему боль?

— Да, — сказала она. Шов в ее перчатке разошелся, и вместе с ним не выдержали нервы. — Мне очень жаль. Я никогда не пришла бы сюда, никогда не стала бы ни о чем просить. У меня не было на это права, теперь я вижу. Я уйду.

Холодная волна отчаяния нахлынула на нее, скрыв даже страх перед маячившей неизвестностью. Она могла думать только о том, что никогда больше не увидит Люка, никогда не окажется в его объятиях, никогда не сможет сказать ему, как сильно его любит.

— Эйврил.

Люк встал перед ней на колени и взял ее за руку. Сквозь треснувший шов перчатки виднелась белая нежная рука. Это было эротично, но вместе с тем пробуждало нежность, смягчившую боль, причиненную ее приходом. Эйврил пришла к нему не потому, что желала его, а потому только, что он был единственным человеком, которому она могла продать себя.

— Вы имеете право на этот прекрасный шаг, — произнес он, подчиняясь внутреннему голосу, подсказывающему сохранить легкость тона.

Он не мог умолять ее остаться навсегда — не сейчас, когда она была в отчаянии, настолько глубоком, что решилась на подобный шаг.

— Должен признать, два месяца были бы лучше двух недель. Я надеюсь, вы не станете рвать такие дорогие перчатки, пока будете на моем попечении. Я согласен на ваши условия.

Зеленые глаза, ответившие на его взгляд, потемнели, полные тревоги. Эйврил почти обезумела от страха, чтобы прийти к нему, он понимал это. Не прими он ее, что бы она сделала? Перспективы мрачные, и наименее ужасная из них — возвращение к Брэдону.

Это отчаяние представило ее чувства в непривычном свете. Она предпочла стать его любовницей, а не броситься в Темзу, вернуться к человеку, который смертельно напугал ее и стал ей противен. Люк почувствовал, как уязвлена его гордость. И было еще кое-что. Боль. Он постарался глубоко запрятать ее, поскольку сейчас не время думать о своих чувствах.

Умолкнув, он увидел, что ее взгляд смягчился, и понял, что сейчас она близка к обмороку от облегчения.

— Пейте кофе. Вы ели сегодня?

Она покачала головой. Люк дернул шнурок звонка:

— Хьюз, принесите какой-нибудь еды для мисс Хейдон.

Когда слуга исчез в буфетной, он вернулся мыслями к своей новой любовнице. Во рту у него пересохло, мужское естество налилось тяжестью вожделения. «Не сейчас», — подумал он, желая, чтобы тело подчинилось ему. Она девственна, к тому же натерпелась сверх меры, истощена. Измучена. Сначала надо сделать ее жизнь безопасной, пусть отдохнет, а уж потом — поцелуи и объятия. Он снова и снова пытался заставить себя остыть. Слава Небесам, Эйврил слишком увлечена своими мыслями, чтобы заметить прилив его необузданного вожделения и встревожиться еще больше.

— Я пойду одеваться, — сказал он, когда Хьюз вошел с подносом и стал расставлять на столе омлет и хлеб с маслом. — Поешьте, и будете чувствовать себя лучше.

В спальне, переодевшись, он продиктовал Хьюзу список дел: