Стоящий с левого фланга низкорослый боец при этих словах нового начальника с некоторым недоумением покосился на оцепление, состоящее из стрелков с красными общевойсковыми петлицами. Это были странные солдаты. Форма была, как положено, все по уставу, и оружие тоже вроде как табельное… Но только вот лица у всех были какими то слишком откормленными и лоснящимися, как то особенно хищно задирались стволы автоматов, висящих на толстых шеях, да и возраст явно превышал двадцатилетнюю планку. Странные солдаты, скучая, расположились вокруг стоящей на ветру роты военных строителей. Ветер усиливался. Голое, если не считать нескольких старых пакгаузов, место продувалось вдоль и поперек. Кроме приближающегося тепловоза и одинокой фигуры обходчика где то у выходного семафора на сортировочной станции, не было заметно никакого движения.

КамАЗы, доставившие стройбатовцев на станцию, сразу же ушли, забрав с собою только командира второй роты капитана Гарибуллина и старшину, прапорщика Бондарева. Новый же старшина сразу отозвал сержантов на совещание, а майор, в узкой шинели, принялся говорить речь.

Низкорослый солдат вздохнул. Как ни текла крыша щитовой казармы, как ни вонял обливаемый каждое утро мочой памятный камень «В честь первого кубометра бетона на объекте 2578», как ни были коварны шаткие подмостки и еле видимые ограждения внутри и вокруг маточной ракетной шахты, которая пока еще зияла в степи простой штольней, а все это уже было привычным и практически родным. И когда на рассвете из наспех покормленных старослужащих сформировали роту для переброски черт знает куда, а потом, небрежно пошмонав вещи, повезли по степи, подолгу объезжая огромные поля космических радиорелейных трансляторов, у солдат это энтузиазма не вызвало. Угрюмо глядя на ряды бетонных столбиков в колючей проволоке и стальные низкорослые башенки огневых точек первого уровня прикрытия, солдаты кутались в воротники бушлатов и булькали утренним чаем в животах, в такт громыханию рессор грузовиков, шедших к сортировочной станции через холмы по бездорожью. Когда неделю назад министр обороны подписал долгожданный приказ об увольнении в запас срочников, старослужащие принялись наседать на комбата, требуя дать им какую нибудь последнюю «аккордную» работу. Всем очень хотелось попасть домой до ноябрьских праздников. Уже был намечен и объем работ. Предполагалось, что сорок пять солдат дембелей полностью подготовят к монтажу оборудование в помещении центрального пункта управления. Ничего особо надрывного. Так, отделка. И вдруг: командировка в неизвестность. Вокруг автоматчики, к товарному составу прицеплены три плацкартных вагона, странный майор, нервничая и злясь, пытается втемяшить в головы под голубовато серыми шапками с алюминиевыми кокардами мысль о сугубой секретности предстоящей работы… Неожиданно грустные размышления низкорослого солдата были прерваны хриплым голосом бойца, стоящего сзади:

— Лысый, курить дай!

Лысов передал назад сырую сигарету. Там принялись шарить по карманам в поисках спичек. Стоящие особняком на правом фланге узбеки уже потихоньку курили. Нурали, их вожак, спрятавшись за спины первых шеренг, сидел на корточках и вызывающе поглядывал на стоящих рядом «не узбеков». «Не узбеки» — это двое грузин, один казах, четверо украинцев, трое прибалтов и пятеро русских. Вражда и неприязнь двух группировок, сложившаяся в трех строительных ротах, оставшихся сейчас на основном объекте в/ч 14228, автоматически перенеслась на два взвода сводной дембельской роты, ждущей сейчас погрузки в вагоны. Нурали чувствовал, что его земляки теперь острее нуждаются в нем, как в лидере. В большинстве своем хилые, болезненные узбекские юноши, попавшие в стройбат прямо с отравленных гербицидами хлопковых полей, темные, дремучие, с застывшими в подсознании феодальными пережитками, сплачивались вокруг громадного Нурали, признавая его вождем, проповедующим элементарную идею — «Великий Узбекистан». Все они представляли собой упрямую компанию, имеющую одну цель: показать этим «русакам», что такое настоящие джигиты. Узбеки пытались установить полный контроль в части, пользуясь своим численным преимуществом. Борьба шла за места каптерщиков в ротах, за койки подальше от окна и поближе к самодельной печке, за право первыми входить в столовую, первыми получать пайки и привилегию не посылать своих новобранцев, или попросту «духов», в наряды на посудомойку, за дровами, за водой, на картошку и так далее. Война шла за место перед старым телевизором, за хорошие новые лопаты и носилки для раствора, за новые сапоги и бушлаты, за «обделанные» для неизбежного дембеля кожаные ремни, за посылки и денежные переводы, сигареты, нитки, иголки, почтовые конверты, слова, взгляды и просто так…

У сидящего сейчас в середине строя главаря узбека был повод ехидничать. Позавчера, после напряженно прошедшего ужина, дежурный по части прапорщик Кутейщиков избил узбекского «духа» за то, что тот уронил на пол драгоценные пайки масла, представляющие собой двадцатиграммовые прогорклые желтые кружечки. Бил Кутейщиков под одобрительный гул «не узбеков» и угрожающий гомон узбеков. Нурали, разыгрывая справедливость, не дал землякам вступиться за своего «духа», желая получить моральную фору. Ближе к вечерней поверке вся вторая рота собралась перед телевизором смотреть очередную серию «Трех мушкетеров» с Боярским и Табаковым. В начале девятого Нурали, сидящий, как и подобает лидеру группировки, в самом первом ряду, привстал с табуретки и, ковыряясь в зубах, переключил телик на второй общесоюзный канал, где после «Спокойной ночи, малыши» начался концерт Самаркандского фольклорного ансамбля. Услышав родные звуки, узбеки взвыли от восторга, а «не узбеки» переглянулись. Мощный, с маленькими бычьими глазками, Лешев из Владимира, раздвигая ногами табуреты, подошел к телевизору и переключил обратно на «Мушкетеров».

Нурали, сохраняя невозмутимость, щелкнул тумблером, и вновь с экрана запел самаркандский ансамбль. Так продолжалось довольно долго. Нурали и Лешев без конца крутили и крутили переключатель программ. За это время сидящие перед телевизором вперемешку враждующие группировки успели разделиться, оставив между собой участок пола, уставленный опустевшими табуретками. Пьяный прапорщик Кутейщиков молча наблюдал за происходящим и нервно потирал руки, предчувствуя недоброе. Несколько узбеков и «русачей» незаметно выбежали из казармы предупредить своих земляков из других рот о назревающем конфликте. А «деды» с обеих сторон, стоя за спинами своих «духов», переодели хорошо выстиранные работящими новобранцами гимнастерки и бриджи на рабочую одежду, обнажая при этом усыпанные тюремными татуировками плечи и спины. Здесь надо отметить, что все «не узбеки», за исключением двоих русских и одного белоруса, в свое время побывали в зоне: кто за угон, кто за попытку изнасилования, а большинство за воровство. Бывшие урки явно наслаждались зарождающимся конфликтом и не спешили его развивать. Наконец спустя полчаса литовец Пупшис, с криком «Бибис курва тауяки радонас!», запустил табуретом в несчастный телевизор. Тот упал с шаткой тумбочки кинескопом вниз, треснул и с резким хлопком лопнул, обдав стоящих вокруг солдат фейерверком мелких стекол. Несколько человек из обеих группировок сразу же выбыли из строя, бережно прикрывая ладонями порезанные осколками лица.

Остальные начали медленное сближение, с наматыванием ремней на кулаки, небрежным подхватыванием табуретов за ножки, вытаскиванием из за пазух заточек, стамесок, больших гаек и болтов, удобно ложащихся в руки. Но, как ни странно, драка произошла не здесь. С плаца перед щитовой столовой послышались крики, удары железа о железо и топот сапог по утоптанной земле. В казарму ворвался узбекский «дух» из первой роты и что то заверещал по своему. Оттерев к окну прапорщика Кутейщикова, узбеки второй роты кинулись наружу. За ними поспешили остальные. В том месте, где узбеки первой роты попытались задержать бригаду «русаков», идущих к своим на подмогу, темнота кипела проклятиями, свистом ремней, вращаемых над головами как кистени, скрежетом зубов и хрустом ломаемых о тела черенков лопат. Сквозь завывания узбеков, подбадривающих себя, был слышен мат командира второй роты, капитана Гарибуллина, маленького неопрятного офицера, тщетно пытающегося призвать солдат к уставному порядку. Через несколько минут на плацу перед столовой, освещенном одиноким прожектором, собрался практически весь батальон… Побоище было жутким. Оно закончилось через полчаса, утихло само собой, еще до того, как по звонку потерявшего в свалке фуражку замполита, старшего лейтенанта Ганиева, был вызван из гарнизона комендантский взвод. Когда «красначи» оцепляли плац и территорию городка, враждующие стороны, подобрав раненых, уже разошлись по казармам и палаткам. Более того, в ротах началась вечерняя поверка и дежурные, мусоля книги поверок, как ни в чем не бывало принялись выкрикивать имена солдат, сверяясь по спискам. Каптерщики же невозмутимо стали копаться в грудах грязного белья, кашевары и хлеборезы — прикрикивать на наряд «духов», звякающих в холодной воде жирными алюминиевыми мисками. А «деды», вытащив дребезжащую гитару, затянули традиционные «Таганку» и «Извозчика». В глубине казарм, подальше от начальствующих глаз, раненым оказывалась посильная помощь. Кому то растирали сведенную от удара спину, кому то присыпали стрептоцидом порез на щеке или перетягивали самодельным бинтом распухшую вывихнутую руку. Из казармы в казарму бестолково метался окончательно пьяный прапорщик Кутейщиков. Он все пытался провести самостоятельное расследование, записывая свои обрывочные «соображения» на обратной стороне обложки «Устава». Уже после отбоя приехал гарнизонный начальник. Походил по части, выборочно поднял с коек человек десять, в основном «русаков». Вероятно, потому, что из них можно было хоть чего нибудь вытянуть, узнать, так как узбеки в подобных случаях все как один давали стереотипный ответ: «Плеха панымай…» Взяли, конечно, Лешева, Пупшиса и еще несколько заядлых драчунов. Грузина Джепаридзе повезли в госпиталь вынимать из живота кусок заточенной арматуры. Вместе с ним в больничку отправили троих с переломами конечностей, нескольких с ушибленными черепами, двоих со сломанными челюстями и одного с поврежденным позвоночником, которого запихнули в кузов грузовика, ну прямо как труп.