Мария смотрит на меня умоляюще.

– Да ладно, – говорит она.

– Хорошо, давай, – соглашаюсь я.

* * *

Через несколько недель выясняется, что у моих младших братьев есть секрет. Джош нашел неподалеку, в одном из домов снаружи, старый телевизор и отдал его моему брату Сэму, чтобы починить. Сэм помешан на возне с электронными штуковинами с детства, обожает их разбирать и собирать обратно. У него к этому талант. Он начал с маленьких вещей вроде электрических вилок, затем перешел к приборам посложнее, таким как фен. Благодаря ему телевизор заработал, и теперь они двое убегают тайком смотреть его.

А сейчас Мария ведет с ними дискуссию.

– Давай, Джош, впусти нас, мы тоже хотим посмотреть, – говорит она.

Никогда не слышала, чтобы кто-то был столь убедителен.

– Это слишком опасно, нам нельзя идти туда вместе, нас поймают. – Джош отвечает, не поднимая головы, поскольку знает: стоит ему на нее взглянуть, и он капитулирует.

Я с ним согласна – в теории, – но мне тоже не терпится увидеть телевизор.

– Как насчет сделки? – предлагает Мария, начиная торговаться. – Ты позволишь нам смотреть ваш телевизор, а мы дадим тебе глотнуть пива. У нас есть тут парочка банок.

– Мария! – рявкаю я.

Боже, вот именно так нас и поймают.

Они довольно резво договариваются о бартере. Смесь страха, нервозности и возбуждения переполняет меня. То, что мы собираемся сделать, рискованно и глупо, у нас из-за этого может быть куча проблем. Но и упустить такое развлечение я не хочу.

Мы влезаем за мальчиками по стремянке на чердак. Джош берет меня за руку и тянет вверх, в затхлую деревянную комнату. В ней полно старых коробок, чемоданов и другого невинного хлама. Сэм отодвигает брезент, и появляется он: телевизор, черно-белый, крохотный, с боков покрытый пылью. Экран, однако, чистый и готов к работе.

– Ну что, включай его, – говорит Мария.

Она устраивается на каких-то ящиках, я усаживаюсь на полу. Джош включает телевизор, Сэм стоит рядом, орудуя торчащей сзади из телевизора одежной вешалкой, настраивая его, пока на экране не появляется австралийское телешоу. Там множество людей нашего возраста и подростков в школьной форме, входящих и выходящих из кафе. Мы смеемся над их акцентами и тем, что они говорят друг другу. Все это звучит странно и глупо. У большей части членов нашей группы, приехавших из Австралии, до сих пор сохраняется акцент американского типа, так что люди на экране кажутся нам абсолютными инопланетянами. Джош и Сэм уже видели это шоу раньше и здорово натренировались их передразнивать. Мария вытаскивает пиво и открывает его. Я держу банку в руке, прослеживаю окружность ее серебристой металлической верхушки и делаю первый в моей жизни глоток пива.

– Не уверена, что мне нравится, – говорю я.

Джош передразнивает мою фразу одновременно с тем, как рыгает. Мы принимаемся хихикать. Передаем по кругу банку, и каждый делает глоток, как будто мы причащаемся. Сразу после окончания телешоу начинается другое, тоже австралийское. У меня начинает слегка кружиться голова, мне делается весело, это прекрасное ощущение. То, что обычно меня тревожит, отступает куда-то далеко, и группа чуть отступает тоже; угроза быть застуканными потускнела. Мария достает вторую банку, дергает колечко на крышке. ФШ-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш! Настоящий взрыв. Теперь повсюду пиво.

– НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ! – кричит Мария.

Я ору:

– Ш-Ш-Ш-Ш-Ш!

Мальчишки складываются пополам от смеха. Но хохот внезапно прекращается. Лицо Джоша бледнеет. Обернувшись, мы видим дядю Хуана, папу Марии. Он стоит на стремянке и глядит на нас шокированно.

Мы с Джошем бросаем банки под брезент, Сэм выключает телевизор. Мы торопливо прячем наш позор, как будто это поможет. Как будто если мы поступим так, из памяти у дяди Хуана исчезнет картинка с четырьмя детьми, которые пьют пиво и смотрят запретный телик. Из пыльного чердачного окна мы смотрим, как Мария гонится за отцом по двору, крича:

– Папа, стой! Стой! СТОЙ!

– Что нам делать? – говорит Джош.

– Разойтись, почистить зубы, показаться кому-нибудь на глаза, сесть и читать Письмо Мо в гостиной или в кровати, – говорю я.

Джош смотрит на меня.

– Как это нам поможет?

– Может, Мария уболтает дядю Хуана, – говорю я.

* * *

Дядя Хуан, без сомнения, самый любимый, мягкий, любящий и заботливый дядя в доме. Маловероятно, но, может, Марии удастся убедить отца не рассказывать о том, что он видел. Может, если она пообещает, что подобное не повторится, он просто закроет на это глаза. Только один раз.

Я сижу наверху, в комнате девочек, и жду. Жду, что меня накажут, вынесут «официальное предупреждение» об изоляции. Проходит целый час, но Мария не показывается. Наступает время ужина, ужин заканчивается. Марии нет. Теперь я по-настоящему волнуюсь. Может быть, они забыли, что объявили нашу коммуну «открытым домом», или им плевать, что они уверяли всех, будто группа изменилась. Я думаю о том, как мало времени прошло с момента начала «перемен», и меня трясет. То, что мы сожгли некоторые Письма Мо, не означает, что их не было. Если они так ловко изменили все к судебному процессу, то что мешает им вернуться к прежнему сейчас?

Случиться может что угодно.

Уже темно, когда меня зовут наверх, в спальню тети Фиби и дяди Эндрю. Я вхожу, атмосфера торжественная и тягостная, в комнате, помимо дяди с тетей, мои родители.

– У нас для тебя очень тревожные новости, – начинает дядя Эндрю.

Я оглядываю комнату: Марии нет. Что они с ней сделали?

– Мария покидает нас, – говорит Фиби.

Что? Куда она уходит? Куда они ее посылают?

Я молчу – я знаю, что я здесь не для того, чтобы задавать вопросы.

– Она решила, что предпочла бы жить со своей тетей в Испании. Жизнь здесь для нее слишком трудна. И мы согласны. Она уходит с тяжелым сердцем, но мы думаем, что это правильно. Ее недавние поступки открыли нам, насколько сильно Мария поддалась мирскому. Одно гнилое яблоко…

Слова дяди Эндрю и звук его голоса растворяются.

Я не могу поверить, что она уходит, что они позволят ей уйти. Я счастлива за нее. Но также чувствую себя опустошенной. И не могу поверить, что теряю подругу.

Я принимаюсь вспоминать, как мы дошли до этого. Если бы только я сказала ей «нет» в погребе, проявила твердость, была сильнее. Если бы только я не позволила ей взять пиво.

Дядя Эндрю продолжает:

– Мария уезжает сейчас же. Дядя Хуан отправится с ней, чтобы помочь ей устроиться. По мирским стандартам она все еще несовершеннолетняя, так что мы считаем это правильным. Мы хотели лично сообщить тебе, поскольку также мы желаем, чтобы ты восприняла ее уход как предостережение. Мы не терпим мирского и полагаем, что тебе пойдет на пользу…