Я вновь соскальзываю в свои мысли. Какой будет жизнь без нее? Каждый день без Марии. Каждый завтрак, обед, ужин без нее. Всё без нее. Но потом на меня обрушивается осознание: она будет свободной.

Так, может, то мгновение в подвале было ее собственным «отходным путем», ее странной, темной, нежданной дорогой прочь отсюда?

Потом все происходит быстро.

Мария сидит на полу в комнате девочек, перед ней какие-то вещи, одежда, свернутая рядом с полиэтиленовым пакетом.

Она поднимает голову.

– Ты ведь знаешь, что я не хочу оставлять тебя? – говорит она мне, и в этот момент гордая, сильная Мария ломается, а голос ее трескается.

Я опускаюсь на колени рядом с ней, кладу свои руки на ее руки.

– Я знаю, но я не хочу, чтобы ты оставалась здесь.

– Ты будешь следующей. Я обещаю, это не навсегда. И когда ты выберешься, мы будем жить вместе, как мы планировали.

Она улыбается, ее подбородок дрожит.

– Все хорошо, со мной все будет хорошо. Мне будет лучше, если я буду знать, что ты ушла отсюда, – говорю я.

– Ты – единственное, чего мне будет недоставать, – говорит она.

Мы кладем ее свернутую одежду в полиэтиленовый пакет. Так мало вещей для переезда, но я знаю, что, если бы она могла все это оставить, она бы так и сделала. И хотя мне столько хочется сказать ей, все это она уже знает. Мы разделили всё: кровать, наши страхи, наши мечты и кошмары.

Всё.

И прежде чем я успеваю осознать это, Мария уходит.

Неоновые огни, пальмы и теплый ветерок… Мы с Софи добрались до Голливуда.

Мы проехали на пикапе до самого этого причудливого, поверхностного, волшебного города. Перед вылетом домой у нас есть несколько дней, и мы хотим встретиться со знакомыми, найти место, где можно оставить пикап и провести несколько ночей в доме друга.

Над городом закат, друзья Софи забирают нас на кабриолете. Когда они подъезжают, улицу накрывает музыка. Шумное появление, ничего не скажешь. Мы едем, впитывая электрическую атмосферу и безумные пробки, катимся по усаженным пальмами дорогам. Закрыв глаза, я чувствую, как басы от музыки наполняют мое тело. Все это такое чужое, словно мы шагнули через портал и оказались в альтернативной вселенной, где все залито солнцем, у всех идеальные тела, и все катаются на роликах.

Мы направляемся к бару в Восточном Голливуде. Софи не узнать – она превратилась из крестьянской девчонки-сорванца во фланелевой рубашке и накидке в классную блондинку. На губах красная помада, обесцвеченные волосы обрамляют смеющееся лицо. Она могла бы поехать в таком виде на афтерпати. Заметив, что я смотрю на нее, Софи подмигивает мне. Мне на лоб падают свежевымытые волосы, слегка размывая обзор. На мне моя собственная одежда, я пахну чистотой и ощущаю знакомый вкус блеска для губ. Похоже на то, как я выглядела в той, прежней жизни, в Лондоне, к которой теперь возвращаюсь. В ней сбор капусты, «собрания» по утрам и преследование космических членоцелителей уйдет в прошлое.

Мы пьем под аккомпанемент историй, которые рассказывают друзья Софи. Один из них бизнесмен, управляет сетью клубов в Берлине. Другой – отчасти «лицо» из Лос-Анджелеса. У него свое шоу на радио, но куда интереснее его звездного статуса то, кем он был, прежде чем «всего добился».

– Я убирал стрип-клубы, – объявляет он с переднего сиденья.

– Ого! – говорю я.

Одно слово скрывает миллион вопросов.

Странно думать о том, что стрип-клуб кто-то убирает. Занимается настолько обыкновенным делом в месте, полном фантазий, секса, блестящей мишуры и шансов быть облапанным девицей, возможно, оплачивающей с помощью твоей страсти учебу в колледже. Я представляю нового знакомого в резиновых перчатках, убирающего пылесосом следы от спермы.

Разумеется, стрип-клубы нуждаются в уборке.

Я качаю головой.

– Я использовал по-настоящему, действительно сильный дезинфектор, когда мыл шесты, – гордо добавляет он, будто делится секретом того, как заработал свои миллионы.

Я киваю с заднего сиденья.

– Конечно, тебе пришлось так поступать, иначе они в итоге пахли бы как маринад для хот-догов.

– Могу представить, – скучным тоном произносит Софи.

Ясно, что этот парень знает о чем говорит. Американская мечта: от мытья шестов в стрип-клубах до ведущего на радио.

В этом городе может случиться что угодно.

Когда мы въезжаем на стоянку бара, мне приходит сообщение от знакомого музыканта из Лос-Анджелеса: «Сейчас не могу, может, потом. Посмотрим, как пойдет концерт. Целую». Беспечность сообщения причиняет мне боль. Моя потребность быть принятой людьми подкатывает к горлу, словно желчь. Меня тошнит. Я каждый день сражаюсь с этой потребностью. Но ее легче контролировать, когда я занята, или, возможно, представляю опасность, или мирно работаю на шпинатном поле. Я посвятила слишком большую часть жизни в погоне за знакомой небрежностью, которую вижу в сообщении.

– «Маргариту»? – говорю я. Моя улыбка похожа на дефис.

Мы проходим в тускло освещенный бар, и я мысленно рассматриваю идею о раунде алкогольных шотов.

Это может помочь.

Когда мы пробираемся через толпу до боли клевых людей, я вижу парня, одиноко стоящего в стороне. Парень частично освещен прожектором и сжимает в руке стакан с напитком. Комната погружается в тишину, словно кто-то вдруг нажал на кнопку паузы. Все, что я слышу, – мое собственное сердцебиение.

Его лицо напоминает мне кое-кого из прошлого, так остро, что меня отбрасывает во времени, обратно в шиферный сарай, где я видела это лицо, лет двадцать пять назад.

Я стою на шине. Около трех метров в диаметре, она, должно быть, предназначена для тракторного колеса или комбайна. С противоположной стороны шины, глядя на меня, стоит Мария.

Я легко одета, мне холодно, но лицо мое пылает. Эли возвышается надо мной. В семнадцать лет он выглядит почти мужчиной. Он размером со взрослого и обладает силой и авторитетом «дяди». Эли командует, он главный, но с его щек еще не сошла детская припухлость.

Мы все стоим в амбаре в задней части коммуны, среди бетонных полов и рифленого железа. В воздухе висит запах фермы и сена. Окружающая меня группа детей, восемь или девять человек, кричит. Кричать им велел Эли. На первый взгляд может показаться, что они взбесились, взволнованы или сговорились, но на самом деле здесь каждый играет отведенную ему роль.

Никому не хочется находиться в этом круге, кроме Эли.

Эли объясняет «правила». Мария и я должны драться друг с другом. Шина – наш ринг, а дети – зрители.