Уверенный в себе Гидеон никогда не бывает слабым.

– Все еще думаешь, что эти парни не опасны? – интересуется Мария.

Вопрос повисает в воздухе, пока мы выбрасываем очистки от картошки в мусорную корзину. Мой папа никогда не бывает уязвимым, он никогда не демонстрирует ничего, кроме авторитета, гнева, ума, – все это он использует как оружие. Когда брюшки картофелин показываются из-под твердой грязной кожуры, я принимаюсь думать обо всех тех случаях, когда хотела увидеть отца избитым, окровавленным, раненым или даже мертвым. Я бросаю взгляд на свои ногти, забитые грязью, черные от чистки картофеля, и чувствую себя странно виноватой.

Это не ощущается так, как мне желалось. Множество раз я думала, насколько лучше нам и, что более важно, маме жилось бы, если бы его не было в нашей жизни.

Я вспоминаю, как первый раз пыталась убить его – мне должно было быть около пяти лет. Я попробовала отравить его с помощью каких-то штук, которые нашла в саду в Африке. Мои ногти тогда выглядели так же, как сейчас, потому что я копалась в земле. Я приготовила отцу утренний чай и смотрела, как он пьет, воображая, как он падает замертво к моим ногам, а я немедленно превращаюсь в героя. Вместо этого он сказал: «Что, черт возьми, делает эта трава у меня в чае?»

Такое разочарование. Я надеялась, что если даже чай не будет смертельно ядовитым, по крайней мере он вернет меня во времени. К какому-нибудь лучшему моменту. Или отправит вперед. Куда угодно, лишь бы не быть здесь, – думала я, откидывая голову назад и глотая последнюю каплю настоя из листьев.

И тогда дела обстояли не так уж и плохо.

– Я не знала, как мне повезло, когда мне было пять лет, – бормочу я.

– Что? – говорит Мария, возвращая меня обратно к реальности.

– Ничего, – отвечаю я.

– Она худеет, – говорит Мария, глядя на крошечное тело Кейт.

– Я знаю, сейчас уже должно быть видно, – соглашаюсь я.

Мы стоим у кровати Кейт в «комнате девочек». Девочек здесь слишком много. Они спят на полу, на верхних ярусах кроватей, на кроватях на колесиках, выкатывающихся из-под нижних ярусов, «валетом», как мы с Марией. У этого океана девочек недавно начались месячные, и волны этих течений соединились, как приливы с луной. Так что когда оно происходит, то похоже на цунами капризности, гнева и боли, наводняющее нашу комнату.

Но Кейт вышла из этого течения: она беременна. Ей шестнадцать. Она влюбилась в того парня-подростка, с которым мы видели ее на демонстрации. Ему столько же. В группе не так уж редко женятся или беременеют в таком возрасте, особенно с учетом того, что скоро Последние времена.

Кейт лежит в позе эмбриона в отдельной кровати у окна. Кровать – единственная привилегия, которую мы, девушки, можем дать ей в надежде выделить Кейт немного места и облегчить ее положение. Из-за огромного окна, обрамляющего постель, она кажется почти ребенком. Ее стоны едва слышны.

В течение нескольких месяцев Кейт была не в состоянии даже ходить в буквальном смысле, но они все равно заставляли ее работать и вписывали ее имя в расписание. Она не может есть, что бы мы ни предлагали ей. Даже запах нашей готовки ввергает ее в отчаяние. Как только выдается возможность, она возвращается сюда и ложится, свернувшись калачиком.

– У нас нет совершенно ничего, что она могла бы съесть, – говорю я, качая головой.

Моя мама забеременела одновременно с Кейт, это будет мамин двенадцатый ребенок. Членам группы строго запрещено предохраняться, контрацепция считается грехом перед Богом. Так что здесь беременность как воздух, обычно мы даже не замечаем этого. Женщины всегда беременны, кормят грудью или переживают выкидыши.

Забавно думать, что дети мамы и Кейт будут одного возраста.

– Я никогда не видела, чтобы кто-то из беременных так долго был худым. Она должна быть по крайней мере на пятом или шестом месяце, – говорю я.

– Кейт, что ты хочешь поесть? Как считаешь, что ты могла бы выдержать? – спрашивает ее Мария мягко.

– Может, что-нибудь кислое. Ребята, вы можете закрыть ту дверь, чтобы оно сюда не проникало? – Кейт балансирует на грани, стараясь не дышать и не блевать. Я скручиваю полотенце и кладу его под дверь, в надежде перекрыть дорогу мучающему Кейт запаху отварного мяса.

* * *

– Что кислое у нас есть? – спрашиваю я Марию.

– У нас есть один лимон. О, еще тут растет яблоня, яблоки кислые, – говорит она, как всегда находчивая.

Я беру ее за руку и шепчу:

– Нам нужно что-нибудь придумать, с ней не может так дальше продолжаться.

– В прошлый раз они сказали – никакого особого отношения. Они не изменят решения, – бормочет она. – Придется разбираться самим.

Мы уже поднимали в доме тему здоровья Кейт.

Но у меня уже есть план. Мне придется сделать кое-что, чего я не делала с четырех лет. Тогда мы сможем помочь моей сестре.

Тем вечером я жду, пока начнется встреча взрослых. Смотрю в окна в дверях столовой: мама и папа сидят рядом, лица торжественные – или скучающие?

Это мой шанс.

Я перепрыгиваю через две ступеньки, поднимаясь по лестнице. На цыпочках иду по коридору и со скрипом открываю дверь, просовывая голову в комнату: никого.

Это безопасно… пока.

Мои ноги знают все самые шумные половицы в этом коридоре. Я беззвучно перескакиваю вниз. Все комнаты соединяются между собой внутренними дверями. Прохожу в следующую дверь: опять пусто. Я вспоминаю, как дышать, – впервые с начала моего забега.

Я стою посреди комнаты моих родителей. Я знаю, что где-то здесь есть деньги. Комод, прикроватные тумбочки, сумки внизу в шкафу… Деньги могут быть где угодно, у моего папы всегда найдется немного. Я принимаюсь внимательно осматривать ящики, поднимая бумаги, тщательно следя за тем, чтобы оставить все в том же порядке, в каком оно лежало. Кровь приливает к лицу при мысли о том, как я делала это в прошлый раз: когда я украла деньги от «кокетливой рыбалки».

Мне было четыре года, и, прокравшись через холл во время тихого часа, я вошла в дверь тети Беверли. Я бывала в ее комнате много раз прежде, но так как тем утром мы узнали «большие новости», мне хотелось посмотреть, ощущается ли комната иначе. Это была комната, где спит «лучшая» проститутка Иисуса в Африке. Проскользнув внутрь, я задержала дыхание. Провела рукой по покрывалам на постели, отмечая грубые катышки на стершемся хлопке.

Здесь совершается вся работа Господа.

На тумбочке лежали пачки купюр, аккуратно сложенные рядами.

Деньги для Иисуса.

Я не знала, почему деньги важны, просто знала, что это так. Схватив пригоршню банкнот, я затолкала их в трусики. Адреналина в моем поступке было столько, что я слышала, как бьется сердце – в голове, как будто там расколотили тысячу тарелок.