Отец Уондерли подошел ко мне и протянул руку:

– Дочь моя, храбрая Мередит, пойдем вместе со мной. – Все-таки взрослые понимают, какую сакральную силу имеют имена. У меня не было иного выхода, как взяться за предложенную руку и встать рядом со священником, хотя я предпочла бы посидеть, прижавшись лицом к балюстраде.

Папа спросил, это я занималась. Пожав плечами, я извинилась перед ним. Мое сожаление относилось к тому, что я решила не оставаться с ним, хотя, снова оказавшись перед тем же выбором, я все равно ушла бы наверх с Марджори и мамой. Папа смотрел не мне в глаза, а в пустоту где-то над моей головой. Он спросил, где мама и Марджори. Я указала на ванную. Папа подошел к двери и постучался.

– Марджори? Сара? Все в порядке? Отец Уондерли здесь и готов приступить к делу.

Мама отозвалась:

– Встречаемся у Марджори. Дайте нам еще несколько минут.

Со вздохом папа простер руки кверху, затем уронил их плетьми. Он спросил:

– Разве Саре не стоит повторно выслушать вас, отец? У меня ощущение, что она перекладывает всю ответственность на меня, хотя это наше общее решение.

Отец Уондерли ответил:

– Все будет в порядке, Джон. Ты мощный столп, на котором все держится, примерный христианин.

– Да нет же. Сегодня я все провалил. И вечером. Какой же я примерный…

– Чепуха. Ты оступился и снова поднялся на ноги, чтобы занять свое место подле Иисуса Христа. – Священник снова схватил нас с папой за руки. – И я, и Марджори нуждаемся в том, чтобы вы оба верили в силу Божьей любви.

Папа прошептал «спасибо» отцу Уондерли, но слово прозвучало неуверенно. Его благодарность была такой же деланной, как мои слова благодарности, когда меня заставляли быть вежливой.

Дверь в ванную открылась, и сквозь щель выглянула Марджори. Она будто играла в прятки и не желала, чтобы ее заметили. Лицо и волосы сестры были мокрыми. За Марджори виднелась мама.

Марджори уточнила:

– Мне первой пройти в комнату? – Она держала руку на животе. – Чувствую себя… странно. Что-то не так.

Отец Уондерли произнес:

– Сара, помогите Марджори прилечь. Мы зайдем сразу после вас.

Дверь в спальню Марджори была заперта. Коридор был заполнен камерами, священниками и прочими людьми. Для меня такое многолюдье было перебором, поэтому я уставилась в дверь, изучая трещинки на деревянной поверхности. Я пыталась проследить, как узор тянется ввысь к потолку и вниз к полу, но тут передо мной появилась мама и заслонила мне свет. Она повернула дверную ручку.

Оператор Тони пробрался мимо нас, чтобы пройти в комнату Марджори за мамой. Дженн уже была внутри.

Мама встала посреди комнаты и крикнула оставшимся в коридоре.

– Здесь жутко холодно! Почему открыто окно? Никто не предупреждал меня, что окно откроют.

Отец Уондерли заявил, что ему нужна «прохлада» в комнате. Никаких объяснений от него не последовало. Священник выпустил мою и папину руки и прошел в спальню. Все остальные последовали за ним.

От прежней комнаты Марджори не осталось следа. По периметру выстроились осветительные приборы, микрофоны и подсвечники. Письменный стол был накрыт белым полотном, поверх него выставили свечи, атрибуты веры и статуэтки. На каждой стене висело по распятью, самое большое из них, из олова, прикрывало штукатурку на стене, в которой Марджори пробила дырки. Я не могла отвести глаз от этого распятия. Лицо Иисуса было искажено гримасой агонии.

Мама была права. В комнате стояла холодрыга. Я прижала подбородок к груди и обхватила себя руками, чтобы спастись от подступающего озноба.

В спальне стоял тихий гул разговоров. Барри уже был на месте – хотя я не видела, как он заходил – и обсуждал с Дженн и Тони расстановку освещения и ракурсы съемки. Папа стоял перед дверью, вытянувшись по струнке, опустив голову, сложив руки перед собой. Костяшки его рук побелели. Марджори сидела на постели, поверх одеяла и простыней. Она смотрела перед собой невидящим взглядом. Мама нависла над сестрой. Вдруг голос мамы перекрыл остальные звуки, наполнявшие комнату.

– Я помню, что мы это обсуждали, но спрошу снова – ее обязательно привязывать? Джон?

К кровати Марджори были прикреплены кожаные ремни, напоминавшие обугленные языки.

Ответил отец Уондерли:

– Да. Как мы обсуждали ранее, узы нужны для безопасности самой Марджори, чтобы она случайно не навредила ни себе, ни остальным присутствующим.

Собравшиеся выстроились полукругом и наблюдали, как Марджори ложится в кровать. Она добровольно вытянула руки к изголовью.

– Мама, затягивай. Не теряй времени. Давай. – Мама медленно опустилось на одно колено у кровати и затянула ремешки на запястьях и щиколотках Марджори. Она что-то прошептала Марджори, я не услышала ее слов. Марджори уставилась в потолок. Завершив свое дело, мама запечатлела на своей руке поцелуй и прижала его ко лбу Марджори. Та выдохнула. В комнате было так холодно, что от ее дыхания шел пар.

Мама плакала. Она отошла и встала рядом со мной.

Я спросила:

– Мама, что ты ей сказала?

Мама склонилась надо мной:

– С ней будет все хорошо, Мерри.

Я кивнула, хотя по виду моей сестры нельзя было сказать, что все наладится. Марджори была одета в серую толстовку и широкие черные штаны. Она была распростерта на кровати с широко расставленными руками и ногами, ее колотила мелкая дрожь. Губы произносили беззвучные слова, которые я силилась разобрать.

Порывы ветра сотрясали окна в старых рамах. Горели свечи, плавился воск. Стены, статуэтки Девы Марии на столе и лицо Марджори отсвечивали неестественным оранжевым цветом. Все заняли свои места в комнате и затихли. Я стояла между родителями. Мама и папа положили по тяжелой холодной руке мне на плечи.

Отец Уондерли встал в середину комнаты и спокойно заговорил:

– Мы приступаем к священному обряду.

Он медленно подошел к кровати и перекрестил тело Марджори, в считаных сантиметрах от нее. Священник будто бы рисовал контуры ее тела в воздухе.

Марджори заметила:

– Он изображает, что четвертует меня. Больно. Разделяй и властвуй. Потом он все то же самое проделает с вами. – Сестра говорила устало и без эмоций. Казалось, она спешит и хочет поскорее со всем этим покончить, что бы это ни было.

Отец Уондерли перекрестил и себя, а потом и всех в комнате, даже операторов. Когда подошла моя очередь, священник присел и помахал правой рукой вверх, вниз, влево и вправо прямо у меня перед лицом. Я следила за движениями руки глазами, будто проходила зрительный тест у офтальмолога. Без очков я обычно заваливала это обследование.

По завершении крестного знамения отец Гевин вручил кропильницу отцу Уондерли, который окропил нас святой водой. Я пригнулась. Только одна прохладная капля упала мне на голову – будто кто-то коснулся меня кончиком пальца. Марджори священник оплескал сверху донизу. Кисть бешено рассекала воздух, целясь в невидимого оппонента. Марджори так залили водой, что на ее серой толстовке проступили большие мокрые пятна. Марджори не двигалась и молчала, позволяя себе только моргать, когда капли попадали ей на лицо.