Медленно, выписывая огромные круги, самолеты начали набирать высоту. Наконец вся цепочка планеров взяла курс на северо-восток. Погода для нашего предприятия казалась идеальной — громадные белые кучевые облака висели в небе на высоте трех километров, и если ветер не изменится, то мы могли подлететь к цели практически незаметно и прямо из туч неожиданно начать посадку.

В транспортном планере было ужасно жарко и тесно как в клетке — отсутствовала возможность даже пошевелиться. Внезапно я заметил, что сидящему сзади фельдфебелю стало плохо. На мой вопрос он признался, что съел практически весь провиант.

— Никто не знает, что с нами сегодня может приключиться, — в свое оправдание заметил фельдфебель.

Тут ему стало совсем худо, и его стошнило. Хорошо еще, что в пилотку, которую заботливо подставил сидевший сзади товарищ по оружию.

Итальянский генерал, сидевший впереди меня, стал совсем бледным, и цвет его лица почти сравнялся с серо-зеленой окраской его униформы. Похоже, что и он переносил полеты с трудом. Во всяком случае, они не доставляли ему удовольствия.

Пилот сообщил, как смог, координаты точки, над которой мы пролетели, и я сверил его показания с картой, по которой следил за точностью соблюдения маршрута полета. Мы шли как раз над городом Тиволи, но с борта планера пейзаж внизу разглядеть не представлялось возможным. Узкие и слепые пластиковые оконца и щели, которых в машине было предостаточно, не позволяли что-либо увидеть. Германский грузовой планер типа DFS-230 действительно являлся весьма воздушным, ведь его конструкция представляла собой пару образовывавших каркас стальных труб, обтянутых брезентом.

«Мы несколько поотстали в этом вопросе», — подумал я тогда, мысленно представив элегантную конструкцию алюминиевого фюзеляжа.

Чтобы набрать высоту три с половиной тысячи метров, нам пришлось пройти через огромное облако. На какие-то секунды все вокруг стало серым, перекрыв возможности обзора, но затем вновь показалось солнце — мы оказались над облаками. Не успел я порадоваться чистому небу, как пилот нашего самолета-буксира по бортовому телефону передал командиру моего планера сообщение:

— Самолетов номер один и номер два впереди не наблюдается. Кто берет командование на себя?

Новость, прямо скажем, оказалась не из приятных.

«Что могло случиться с двумя самолетами?» — подумал я, еще не зная, что сзади нас следуют не девять, а только семь машин.

Оказалось, что на старте два планера потерпели аварию, зацепившись за края воронок, оставшихся от разрывов бомб, и совсем не взлетели.

— С этой минуты и до самой цели мы становимся головной машиной, — передал я через летчика, управлявшего планером, пилоту самолета.

После недолгого колебания мне пришлось решительными взмахами десантного ножа пробить в обшивке справа, слева и под ногами дыры величиной с кулак, чтобы иметь хоть какой-то обзор. Пришлось мысленно похвалить наш старенький планер за наличие в нем такой потертой обшивки и за возможность орудовать ножом в его чреве.

Небольшие участки местности, которые мне удавалось рассмотреть в разрывах облаков, все же позволяли хоть как-то ориентироваться. Увидев появившийся мост, пересечение дорог, изгиб реки или другой заметный ориентир, я с быстротой молнии старался отыскать их на карте, и каждый раз курс приходилось немного корректировать. К удивлению, у меня получалось это довольно легко, и мы уверенно двигались вперед.

Таким образом, произошедшая неприятность не поставила под угрозу осуществление самой операции. В то время мне некогда было подумать о том, что мы остались без тылового прикрытия.

До времени «Ч» оставалось всего несколько минут, когда я различил внизу знакомые очертания долины перед Аквилой. По дороге поднимались грузовики парашютного батальона, быстро двигаясь по направлению к станции подвесной канатной дороги.

«Авангард сил, задействованных в долине, в назначенный час благополучно прибыл на место, — подумалось мне. — Наверняка им пришлось преодолеть немало трудностей. У нас тоже все получится!»

Однако времени на размышления не оставалось.

— Закрепить ремни на касках! — скомандовал я.

В этот момент появилась цель — горный отель.

— Отцепить от буксира! — последовал мой новый приказ.

Уже в следующую секунду нас окружила внезапная тишина. Слышался только шум ветра под крыльями планера. Пилот вывел планер на вираж и, так же волнуясь, как и я, стал выискивать предусмотренное для посадки место на склоне луга. Но тут нас поджидала еще одна очень неприятная неожиданность — оказалось, что скаты, казавшиеся с большой высоты пологими, на самом деле оказались весьма крутыми. Это был настоящий лыжный трамплин!

Сейчас, когда мы оказались гораздо ближе к плато, чем во время разведывательного полета, поверхность просматривалась куда более четко, и становилось очевидно, что высадка на такой откос попросту невозможна. Такая же мысль, очевидно, пришла в голову и моему пилоту, лейтенанту Мейеру, который обернулся и вопросительно посмотрел на меня.

Внутри меня происходила борьба.

«Какое правильное решение принять? Послушаться приказа генерала Штудента? — лихорадочно соображал я. — Тогда придется отказаться от штурма отеля и попытаться осуществить скользящую посадку в долине. Но если я не хочу отступать от собственного проекта, то тогда надо рисковать и приземляться здесь во что бы то ни стало, то есть строго запрещенным способом — из пике».

Отбросив сомнения, я решаюсь:

— Садимся из пике! И как можно ближе к отелю!

Без малейшего колебания пилот опрокинул планер на левое крыло и бросил его в умопомрачительное пике.

«Неужели планер выдержит столь страшную нагрузку при подобной скорости?» — сжалось у меня сердце.

Но я тут же отбросил свой страх — не время было задаваться подобными вопросами! Свист ветра усилился и перерос в вой, а мы стремительно стали приближаться к цели. Тут лейтенант Мейер выпустил тормозной парашют, послышался удар, что-то заскрежетало, и посыпались какие-то обломки.

Инстинктивно я на секунду закрыл глаза, все мысли куда-то ушли, почувствовался еще один, на этот раз последний сильнейший толчок, и мы остановились.

Входной люк сорвало, и один из моих людей уже выскочил наружу. Я тоже, схватив оружие, заскользил вперед, хватаясь руками за скобу, и тут увидел, что мы находились в каких-то пятнадцати метрах от гостиницы. Вокруг топорщились острые выступы той самой скалы, которая столь неделикатно, но быстро затормозила наш планер, чья посадочная полоса составляла не более двадцати метров. Ненужный уже тормозной парашют сложился в комок позади машины.

В конце небольшого возвышения, на углу отеля, стоял первый итальянский постовой. Окаменев от неожиданности, он тщетно пытался понять, что же такое так внезапно свалилось с неба?

Времени заниматься нашим итальянским пассажиром, который, слегка оглушенный, вывалился из машины, да так и остался лежать, у меня не было. Я бросился к отелю, радуясь в душе, что еще раньше отдал строжайший приказ без моей команды, что бы там ни происходило, не стрелять. Эффект внезапности сработал. Рядом слышалось тяжелое дыхание моих людей, и меня обнадеживало сознание, что это были лучшие из лучших, которые пойдут за мной до конца и поймут любой поданный мною знак.