– Пьератти сказал, что вы взяли отпуск, а потом решили подыскивать другую работу.

Только этого не хватало, он разболтал партнерам.

– В общем, я пока не знаю, что буду делать. Я работаю у вас уже давно и стала задумываться о своем будущем… – неуверенно выдавливаю я.

– Конечно, вы абсолютно правы. Однако прежде, чем вы примете какое-то решение, позвольте сказать вам, что мы довольны вашей работой и будет очень жаль, если вы решите покинуть бюро. Поэтому мы хотели бы предложить вам бессрочный контракт на полный рабочий день.

Сглатываю слюну.

Бессрочный контракт? На полный рабочий день? В жизни таких не встречала, я думала, их больше не существует, что все это выдумки профсоюзов.

Разве можно отказаться от работы на таких фантастических условиях?

– Доктор Салюцци… спасибо. Просто не знаю, что сказать… вы меня удивили…

– Подумайте и сообщите нам. Только не очень долго, иначе нам придется искать кого-то на ваше место.

– Доктор Салюцци, подождите. Я уже подумала. Было бы неблагодарно с моей стороны отказаться от такого любезного предложения.

– Вот и хорошо, тогда отдыхайте, а когда вернетесь, подпишете новый договор.

Прекрасно. Ничего не остается, как скрывать это от Риккардо на протяжении следующих двадцати лет.

Решаю пойти купить газеты с предложениями работы – сделаю вид, что все просмотрела, помечу красным маркером. Неожиданно ко мне возвращается хорошее настроение, ощущение эйфории оттого, что, кажется, все наладилось: у меня есть настоящая работа, симпатичный парень, прекрасный психотерапевт, бывший любовник, который путается под ногами, мама, которая… сестра, которая… подруга, которая…

Хорошо, нельзя же требовать от жизни все и сразу.

Выхожу на улицу, синий «пунто» куда-то исчез, – значит, меня не преследуют, и это тоже хорошая новость.

Возвращаюсь домой с покупками, включаю компьютер.

Захожу в свою новую почту и вижу там ответ.

...

Черт, черт!

И что теперь сказать моей сестре?

– В общем, сейчас у меня платонический роман с Риккардо, Андреа думает, что я к нему скоро вернусь, а сестра ждет ответа от Лоренцо, в то время как Адзурра развивает с ним «эпистолярные» отношения.

– Вам никогда не приходило в голову попробовать себя в роли сценаристки?

– Прошу вас, помогите… Я совсем запуталась!

– У вас есть склонность придумывать истории, но вы делаете это с благими намерениями, чтобы защитить людей, которых любите. Ваши выдумки, взятые по отдельности, никому не причиняют зла, но, взятые вместе, сплетаются в запутанный клубок лжи и делают жизнь невыносимой. Если, по-вашему, правда может ранить человека, вы предпочитаете подсластить пилюлю и потому не хотите рассказывать Риккардо про Андреа, а Андреа – про Риккардо, сестре – про ее бывшего, Барбаре – про Риккардо, а мне – про всех их, вместе взятых! Ваша жизнь усложняется день ото дня, вы понимаете это?

– Да, то есть нет. В общем, до меня это доходит, когда меня бросает в пот оттого, что я не могу вспомнить, что и кому говорила.

– Вы всегда так поступали?

– Насколько я знаю, да… Я всегда стараюсь поступать с другими так, как хочу, чтобы поступали со мной, но не потому, что считаю себя супердобродетельной, а лишь потому, что другие очень часто причиняли мне боль и не обращали на это внимания. Мне становится плохо от одной мысли о том, что я могу стать для кого-то источником страданий.

– Но в итоге получается, что вы всех невольно раните.

– Совершенно непреднамеренно! Как это говорится? Чего глаз не видит, о том сердце не болит. Пока Риккардо не узнает, что я возвращаюсь в контору Андреа, он не будет страдать. Пока Сара не узнает, что ее жених так быстро утешился, она тоже не будет страдать. Точно так же и Андреа со своей извращенной любовью.

– Вы не могли бы рассказать мне о вашем отце? Это может помочь нам понять, почему вы все время попадаете в такие ситуации.

– Что бы вы хотели узнать? – ерзаю на стуле.

– Ваши самые яркие воспоминания.

– Вот, например…

Отвечаю не сразу, мысли путаются, нет ни одного яркого воспоминания, ни лиц, ни событий. Только какой-то шум, приглушенные голоса, звук закрываемых дверей и плача.

– Мы с Сарой всегда смотрели на вешалку: если там висит шляпа, значит, отец дома.

По правде говоря, шляпу мы почти никогда не видели, но, когда она оказывалась на вешалке, для нас наступал праздник, пусть мы сидели у него на коленях всего-то пять минут, по очереди, а он в это время смотрел футбол и ел яичницу.

Помню свой день рождения, мне исполнилось пять лет. Папа обещал, что придет и сводит меня покататься на карусели, купит мороженое. Я была так счастлива, что начала одеваться за два часа до условленного времени. Упросила маму выдать мне лакированные туфельки и красную гофрированную юбку. Мама заплела мне косички, и я села ждать. Я сидела на стульчике тихо, неподвижно и держала на коленях корзиночку. Дети, если захотят, могут ждать до бесконечности, знаете?

Фолли кивает.

– Папа должен был прийти в четыре, я ждала его до восьми. Ни мама, ни сестра не могли убедить меня встать с этого стула. Так я и заснула.

– Он пришел на другой день?

– Нет, он забежал к нам через неделю, принес мне плюшевого медвежонка, но меня это больше не интересовало.

– Он как-то объяснил вам, почему не пришел тогда?

– Он забыл. Я слышала, как он сказал об этом маме. Он не виноват, в общем, я понимаю, что у него могли быть другие приоритеты, – пытаюсь улыбнуться.

– Нет, Кьяра, ваш день рождения должен быть важен для вашего отца, потому что ребенок – самое главное у человека, так заложено природой.

– Очевидно, нет. Мы ничего для него не значили, ни я, ни моя сестра… – удобнее усаживаюсь на стуле. – Помню, что в тот день, когда отец объявил, что окончательно уходит, мама безутешно плакала, обхватив колени, а он устало переминался на пороге.