Барри вышел из себя и разогнал толпу. Люди разошлись, горько разочарованные, недовольно что-то бормоча.

– Ваш тезка, Джордж Вашингтон, был обескровлен до смерти собственными врачами в 1799 году, – рявкнул Барри. – Эта практика прекращается немедленно. Я своей властью запрещаю в данном госпитале кровопускание и применение банок. Я думаю, что даже самые богатые местные жители не могут позволить себе пиявок в таком климате, но все равно, пиявки тоже запрещаются. Послушайте меня, господин Карагеоргис, и запомните хорошенько. Кровопускание – это шарлатанство и магия, а не медицинская наука. Я этого не допущу.

Дух настоящего Джорджа Вашингтона, увы, победил, и несчастный управляющий открыл всю правду про весенние кровопускания. Барри не удалось полностью искоренить эту практику. Но он загнал ее в самые отдаленные уголки колонии. И больше никто и никогда не осмеливался требовать этого в госпитале.

Доктор заперся в своем кабинете со старшими помощниками и начал задавать им неудобные вопросы.

Первым делом он поинтересовался заболеваниями общего характера, распространенными среди военных и колонистов и отдельно среди местного населения острова. Болезней, свойственных и тем и другим, было немного. В первой группе в основном наблюдались несварение, а также утомление и солнечные удары от участия в военных парадах, неосмотрительно проводимых в самый полдень. Во второй встречалось недоедание, гнилые зубы, разнообразные лихорадки, плевриты, колики, поносы, пятна на груди, дрожание нижних конечностей, чахотка и чума. Барри немедленно распорядился устраивать каждую пятницу амбулаторную клинику, о чем следовало объявить горожанам и жителям окрестных деревень. Деньги за это не взимались.

Больницы всегда привлекают несчастных и безумцев. Заведение Барри не было исключением. Но количество проституток на покое, нищих, сирот, бродяг и воров, одолевавших клинику в надежде на бесплатную еду и прочую благотворительность, было несколько меньшим, чем обычно, что указывало на относительное благополучие колонии. Доктор раздавал лекарства и советы в той отрывистой и бескомпромиссной манере, которая его прославила. В Кейптауне он действительно организовал лепрозорий, убрав толпы несчастных попрошаек с улиц в чистое место, где добрые монахини присматривали за ними и регулярно кормили. Барри заводил дружбу с монахинями повсюду. На божьих невест он рассчитывал больше, чем на Бога. Он обнаружил, что здесь проказа не укоренилась, и, если не считать одного несчастного существа с полусъеденным лицом, лепрозорий устраивать не для кого. Но Барри был готов к борьбе с новыми напастями. По пятницам клинику неизменно осаждали толпы.

Барри взял за правило осматривать всех пришедших, прежде чем отправиться по своим вечерним делам, даже если уже темнело. Он знал, что его пациенты часто приходили издалека, и, если он не осмотрит их в тот же день, они будут ночевать на крыльце госпиталя. Некоторые жители деревни чуть-чуть говорили по-английски, а Барри спустя несколько недель отдавал приказы на примитивном греческом. У него был удивительный талант к языкам. Джордж Вашингтон Карагеоргис постоянно сидел рядом с Барри в качестве ассистента и переводчика. Управляющий испытывал к начальнику огромное уважение. Масштаб Барри проявлялся в том, что, несмотря на жесткую и высокомерную манеру, несмотря на завышенные требования и внезапные вспышки гнева, он возбуждал страстную привязанность у слуг и подчиненных. Он насаждал строгую дисциплину, но никогда не самодурствовал. Он был требователен, но не бывал несправедлив. Он многого ожидал от своих сотрудников и впадал в бесконтрольную ярость, если какой-нибудь из его приказов не выполнялся вплоть до мелочей. Джордж Вашингтон Карагеоргис заявлял, что заместитель генерального инспектора – первый известный ему доктор, который закатывает скандалы почти ежедневно. Барри особенно зверствовал, если речь заходила о «торговцах, шарлатанах и самозванцах от медицины». Множество доморощенных Вольпоне[32] теряли клиентов, потому что Барри твердо верил, что «в делах житейских или телесных» лучше не получить никакой помощи, чем неправильную помощь. Его маниакальная страсть к чистоте стала предметом культа. Все сотрудники госпиталя сжимались от беспомощного ужаса, стоило только доктору Барри унюхать «вонь».

* * *

Английские колонисты были вполне удовлетворены своим вспыльчивым рыжеволосым карликом. Он предоставлял обильную пищу для разговоров. В первую же неделю своего пребывания в колонии он скандализовал – и восхитил – общество на приеме, данном в его честь, так как почти ничего не съел и выпил несколько бутылок кларета без малейших последствий – у доктора не дрожали руки, не краснела кожа, взор не затуманивался. Его ответ на вежливый вопрос губернатора о том, что, по мнению доктора, есть самый распространенный источник болезней, вошел в легенду, не в последнюю очередь оттого, что слова эти были произнесены над грандиозным сооружением из креветок и омаров.

– Самая распространенная причина болезней у джентльменов вашего положения, сэр, – это нехватка физической нагрузки и избыточное питание. Большую часть того, что вы едите, я бы с уверенностью назвал в лучшем случае мусором, а в худшем – отравой.

Высказывания доктора Барри, порой в отредактированном виде, пересказывались и приукрашивались у чайных столов и каминов, на пикниках и балах. Несмотря на резкость доктора и на его очевидное недовольство гастрономическими привычками населения колонии, он стал желанным гостем, и его общества искали многие. Некоторые дамы даже переняли его манеру есть свежие овощи.

Один случай на эспланаде обсуждался без конца на нескольких званых ужинах. Уильям Боуден, капитан королевского Вустерского полка, муштровал своих солдат в полной парадной выкладке на утренней жаре. Доктор Джеймс Миранда Барри, в соломенной шляпе с муслиновой вуалью на полях, которая скрывала его глаза, но не скрывала рот, помахивая огромным зонтиком, как мушкетом, на рысях подъехал прямо к нему. На мгновение повисла гнетущая тишина. Затем Барри щелкнул хлыстом и излил на капитана поток страшных угроз, расписывая неминуемые последствия, если парад продолжится при температуре выше девяноста градусов. Боуден собирался было швырнуть Барри в канаву, но ему помешал внутренний голос. Он отменил парад и покинул доктора, пронзительно кричавшего что-то в спину удаляющимся рядовым, которые покидали плац с одинаково бесстрастными лицами. Если Боудена просили пересказать этот эпизод, он багровел и замыкался. Доктора он избегал.

Но дамы благоволили к Барри. А дочь губернатора особенно жаждала его общества. В те годы колония была вверена попечению сэра Эдмунда Уолдена, добродушного эпикурейца, недавно овдовевшего. Его молодую жену унесла та же вспышка тифа, что примерно за полтора года до прибытия Барри на остров чуть не отправила в лучший мир и самого сэра Эдмунда. Губернатор без особого успеха воспитывал в одиночку семнадцатилетнюю дочь Шарлотту и пятнадцатилетнего сына Джозефа, получая добронамеренные и бесполезные советы от жен прочих колонистов. Он намеревался в следующем году вернуться в Англию, где десятки услужливых родственниц помогли бы ему найти мужа для Шарлотты и новую жену для себя. «Ты должна вальсировать, чтобы не умереть с голоду, милая», – весело сказал он дочери, не обинуясь насчет своего намерения нанять дом в Лондоне на светский сезон.