Они перерыли все, но тщетно. Комната Алвизе Гранди была такой же опрятной и свежей, как и при его жизни. Старая тетушка Франческа с кукольным лицом в обрамлении седых кудрей приходила сюда убираться один раз в неделю. Заодно она приносила в супнице свой знаменитый, еще дымящийся рыбный бульон, и горе Флавио, если он не съедал свою порцию под ее пристальным взглядом из-под очков, водруженных на кончик носа. Она могла прикрикнуть на него или даже шлепнуть по рукам, запрокинув голову, поскольку не доставала ему даже до плеча. Тетушке Франческе, быть может, и не хватало роста, зато она отличалась невероятной резвостью.

Они провели два часа в бесплодных поисках. В конце концов Тино сдался. Он отправился домой, не сказав ни слова, тяжело переставляя ноги, вжав голову в плечи. Он ненавидел неудачи. Рассказывали, что когда-то он мог трудиться двадцать часов кряду, пока не добивался совершенства. Также говорили, что поражения приводили его в мрачное расположение духа.

Испытывая такое же разочарование, но не показывая этого, Флавио налил себе бокал вина в кухне, съел кусочек пармезана и снова поднялся в комнату деда. Что-то ему подсказывало, что проклятая красная тетрадь должна быть здесь, но где именно?

Он долго не решался сесть на кровать, но, почувствовав сильную усталость, лег, свернувшись калачиком, положив руки под щеку, как в детстве. Сон долго не посещал его, и ему начало казаться, что кровь больше не циркулирует в его жилах. Он закрыл глаза и вздрогнул, когда его трость упала на пол. Он подберет ее чуть позже. Ему хотелось немного полежать, несколько минут отдохнуть, прежде чем снова взяться за поиски. Если понадобится, он разберет дом камень за камнем…

Когда он открыл глаза, комната была залита солнцем. Флавио не мог поверить своим глазам. Он проспал целую ночь, без кошмаров и резких пробуждений. Он потянулся, стараясь не вызвать спазм, который пронизывал его болью, зажимая бедро в тиски. Спустив ноги с кровати, он принялся искать свою трость и заметил, что она закатилась под комод. Он с трудом нагнулся, чтобы взять ее, но не смог до нее дотянуться. Разозлившись, он отодвинул комод в сторону.

Было что-то странное в плинтусе, какая-то разница в цвете. Ворча, он опустился на колени, и тут же его сердце забилось сильнее. Быстрыми движениями он ощупал паркет, затем неровный плинтус, толкнул, дернул, постучал кулаком. Наконец его пальцы нашли пусковой механизм. Он опустил руку в углубление и вытащил оттуда клочок пыльной ткани, на который оторопело уставился.

— Ливия… — прошептал он, не веря своим глазам. — Маленькая дрянь…

Сидя на скамье под чахлым деревом, Ханна после утомительной стирки наслаждалась редкими минутами отдыха. Небо было прозрачно-голубым, гладким, словно зеркало. Она растерла руки, чтобы разогнать кровь. От холода щипало щеки, и она чувствовала, что нос покраснел, но ни за что на свете она не отказалась бы от этих бесценных моментов одиночества.

Зима была суровой. Говорили, что такой морозной зимы не было целый век. В бараках, едва согреваемых небольшими чугунными печками, беженцы проявляли чудеса изобретательности, чтобы не умереть от холода. Из-за риска возникновения пожаров им было строго запрещено использовать для обогрева электричество, но, в любом случае, напряжение было таким слабым, что его едва хватало для освещения.

Платье Лили, одежда Инге и рубашка Вилфреда были положены в ведро, которое служило ей корзиной для белья. Качество нормированного мыла оставляло желать лучшего, и она тщетно пыталась добиться ослепительной белизны своего детства, но привередничать не приходилось; хорошо, что хоть удалось раздобыть немного порошка для одежды.

Внизу десятилетние мальчишки в шарфах, обмотанных вокруг шеи, и дырявых рукавицах расчищали обочину кирками. Сосредоточившись на своей работе, они были серьезны, но время от времени к небу взлетал их звонкий смех. В конце дня они отправятся на станцию воровать уголь, и американские военные патрули будут привычно отводить глаза.

Она прислонилась затылком к стволу дерева и закрыла глаза. Оцепенение охватило ее ноги, плечи, кисти с покрасневшими пальцами. Детские голоса постепенно утихали, и она погрузилась в уже знакомое ей бесчувственное состояние, которое овладевало ею при малейшей возможности и с которым ей становилось все сложнее бороться.

«Зачем?» — задавалась она вопросом, когда слышала, как вокруг нее все говорят о будущем, которое казалось ей настолько неопределенным, что в итоге становилось оскорбительным. «Послушай, Ханна, у нас есть крыша над головой, необходимая для жизни пища, и в лагере жить не так тяжело, как тем, кого определили к частным лицам». Добрые люди были правы, и она должна благодарить Бога, что осталась жива, но сердито отворачивалась, наполняясь молчаливым гневом, от которого сводило желудок и оголялись нервы.

Иногда она думала о немках, которые покончили с собой после изнасилования солдатами на глазах своих отцов или детей. Должна ли она была поступить так же? Перед глазами снова вставала Хильдегарда, молодая вдова учителя, лежавшая в луже крови после неудачно сделанного аборта, одна из этих несчастных, которые даже мысли не допускали, что могут родить «русского ребенка» и предпочитали рисковать жизнью. Эти женщины сумели избежать повседневной рутины, которая была для нее словно пожизненная каторга.

На этот раз боль в животе успокоилась. Ханна ощущала внутри лишь тяжесть, которая изредка переходила в дергающую боль, похожую на ту, что она испытывала каждый месяц. Вот уже несколько недель ее мучили эти боли. После изнасилования она сделала все, чтобы забыть о своем теле, но теперь ей приходилось постоянно прислушиваться к нему, словно оно превратилось в чужеродное существо, которого ей следовало опасаться.

Она дотрагивалась до него нехотя, с некоторым отвращением, и только потому, что была вынуждена мыться, одеваться и питаться. Она выполняла привычные действия, чтобы поддерживать жизнь, но ее движения стали автоматическими.

Лили упрекала ее в том, что она перестала следить за собой. Радости ее юной кузины были простыми: заколка для волос, которые, к ее великой радости, отрастая, стали виться, случайно доставшийся кусок ткани для починки платья. Они не знали, когда у них будет возможность раздобыть новую одежду, поэтому с особой бережностью относились к тому, что сумели привезти с собой, и поддержание белья в чистоте требовало особой сноровки. Изгнанные из собственных домов в считанные часы имели только ту одежду, которая была на них. Многие дети в семьях носили одну пару обуви на всех, выходя зимой на улицу по очереди.

Ханна слушала восторги своей кузины, но не могла их разделить. А ведь когда-то она тоже была кокетливой юной девушкой. Теперь же одежда служила ей лишь для того, чтобы прикрывать тело, а сильно накрашенные лица некоторых распутных девиц казались ей непристойными масками, приклеенными к их настоящим лицам.

Когда она видела в зеркале свое осунувшееся лицо, ей становилось стыдно из-за своего равнодушия. Беженцы из советской зоны оккупации рассказывали о тяготах жизни, что страх стал их постоянным спутником. Там изнасилования все еще случались. «Непрекращающийся кошмар. Когда же все это закончится?» — причитали женщины.