Напряжённо вслушиваюсь, и сердце моё начинает бешено колотиться. А шаги вдруг затихают у моей двери, и наступает совсем уже полная тишина.

Сижу неподвижно, и ноги отчего-то наливаются непонятной свинцовой тяжестью. Кто там за дверью? Почему он притормозил именно здесь?

И сразу в замке начинается осторожное металлическое шуршание, будто человек пытается его открыть. Ключей от нашей квартиры ни у кого кроме как у нас с женой нет, но связка жены осталась висеть на гвоздике у дверей – когда её похищали, их с собой не забрали.

Холодный пот прошибает меня. Неужели это всё-таки преступник, который решил не дожидаться, пока его требования удовлетворят те, с кем он договаривался, и теперь сам пришёл ко мне? Решил работать на опережение? Что ему от меня понадобилось? Камни, которые, как он считает, уже не у меня, а у спецслужб, перед которыми он сам же и засветился? Или… ему и в самом деле понадобился я в заложники?

На подгибающихся ногах пробираюсь наощупь на кухню за большим столовым ножом – это единственное, что есть у меня. А чем ещё защищаться?! Никакого другого оружия у меня нет. Но добраться до кухни не успеваю. Дверь распахивается, и слабый свет из подъезда выхватывает тёмную фигуру незнакомого мужчины.

– Что вам надо? Кто вы такой? – спрашиваю испуганным голосом из темноты, но мой вопрос его, похоже, нисколько не пугает, и он зажигает фонарик.

Лица его по-прежнему не видно, зато я на виду, и деваться из этого яркого круга света мне некуда. Мужчина начинает говорить, и я с нарастающим ужасом понимаю, что это голос именно того человека, который звонил мне с телефона жены:

– Наконец, мы встретились без свидетелей! Я не стал дожидаться, пока твои начальники придумают, как меня облапошить с заложниками, и пришёл сам за тобой. Собирайся, пойдём!

– Куда?! – Тысяча мыслей проносится в моей голове, и вдруг я выпаливаю, сам не ожидая от себя такой очередной глупости. – Я отдам тебе эти проклятые камни, они не у спецслужб, а у меня, только отпусти жену и отвяжись от нас!

– Вот даже как? – Невидимый собеседник по-прежнему не выходит из тени, но я, похоже, его несколько озадачил. – Где они? Покажи!

Наощупь пробираюсь к столу, больше всего на свете опасаясь, что он сейчас набросится на меня с ножом или выстрелит из пистолета, который у него наверняка есть, и нащупываю в темноте мешочек с камнями:

– Вот, пожалуйста!

– Оставь мешочек там, где он лежит, а сам отойди в сторону на два шага.

Прекрасно понимаю, что, отдав ему камни, я полностью разрушу планы моих кураторов, но своя жизнь и жизнь жены для меня дороже. Пускай коротышка со своим начальником сами его ловят, как хотят, а я не хочу больше рисковать.

Незнакомец осторожно пробирается к столу, взвешивает мешочек на ладони и спрашивает:

– Точно все камни? Себе ничего случайно не оставил?

– Все! Мне этот ваш «Новичок» и даром не нужен!

– Ах, ты уже и про это знаешь… Тем лучше.

Наконец, замечаю в его руках пистолет. Этого ещё не хватало! Чего доброго, парень стрелять начнёт…

За окном неожиданно раздаётся сирена полицейской машины, и в темноте начинают мелькать отблески мигалки. Мужчина вздрагивает и испуганно глядит в сторону окна, но там сейчас вряд ли что-то можно различить.

– Как они обо мне узнали? Я же вырубил электричество во всём подъезде, и камеры наблюдения не работают!

– Может, они запитаны не от сети, а на батарейках! – зачем-то проявляю остатки своих электротехнических познаний и даже не понимаю, для чего это делаю. Видно, с испуга меня понесло.

– Может, и так, – соглашается бандит, – но это ничего не меняет…

По-кошачьи изогнувшись, он резво подскакивает ко мне и бьёт в висок пистолетом. Вероятно, в темноте он несколько ошибся, и удар оказался скользящим, лишь больно зацепил ухо. Но я всё равно падаю, а он хватает меня под руки и усаживает в кресло.

– Если уж вместе уйти не удастся, то я уйду один, а ты…

Он достаёт из кармана только что припрятанный мешочек, и копается в нём в темноте. Я не вижу, что он делает, но на всякий случай прикрываю глаза, изображая потерю сознания. Что я мог сейчас придумать умнее?

Тем временем из-за окна неожиданно раздаётся резкий искажённый металлический звук мегафона, эхом раскатывающийся по уснувшему двору:

– Внимание! Дом оцеплен спецназом, и скрыться никому не удастся. Предлагаю выйти с поднятыми руками и сдать имеющееся оружие. Даю тридцать секунд на обдумывание. После этого приступаем к штурму. Всё, время пошло…

В колышущемся свете фонарика вижу, как мужчина извлекает из мешочка одну капсулу и подносит её к моему лицу:

– Ну-ка, открывай рот!

– Нет! – отчаянно мотаю головой. – Это же смерть…

Но он меня не слушает и с силой засовывает капсулу сквозь стиснутые зубы, потом молча бьёт кулаком снизу в челюсть. Чувствую, как хрустят зубы, и резкая боль растекается по лицу. Но не это самое страшное: языком ощущаю, как лопается под зубами капсула, острые её осколки впиваются в губу, а потом безвкусная маслянистая жидкость растекается по языку, а я её невольно сглатываю…

12.

…Что такое абсолютная слабость и бессилие я раньше даже не представлял. Мне казалось, что это всего лишь невозможность пошевелить руками и ногами, когда напашешься сверх меры на тяжёлой физической работе или проведёшь без сна пару ночей. А это совсем другое… Ты не чувствуешь своего тела совсем! Ни рук, ни ног, ни головы, и даже непонятно, есть ли в этом измученном теле ещё что-нибудь или нет. Хотя нет, глухая ноющая боль потихоньку начинает разливаться по мне, и вот тогда-то всё начинает болеть по-настоящему.

Поднять тяжёлые веки и посмотреть по сторонам ещё худо-бедно получается. Непонятные расплывчатые тени плавно перетекают одна в другую вокруг меня, и ни на чём сфокусировать внимание не удаётся.

Что со мной? Где я нахожусь? Неужели на том свете, может, даже в чистилище, откуда меня, долго не разбираясь, вскоре переправят на адскую сковородку к грешникам или в райские кущи к праведникам? Хотя… если у меня ещё находятся силы раздумывать о таких вполне практичных вещах, значит, не всё потеряно, и до сковородок с кущами дело пока не дошло.

Но что за тени шевелятся в глазах? Пытаюсь напрячься и разглядеть, однако ничего не выходит, только глаза начинает щипать. И это, наверное, первое, что я ощущаю кроме боли.

Тёплая ладонь ложится на мой лоб, и я чувствую это слабое прикосновение.

– Как ты, родной? – доносится знакомый голос.

Это же жена! Господи, да я уже начал свыкаться с тем, что её нет, а она здесь, рядом со мной…

Пытаюсь что-то выговорить, но непослушные губы только выдают какие-то невнятные шипящие звуки, и я замолкаю. Как и глаза, губы начинают болеть, и мне кажется, будто всё, что я попробую сейчас сделать, приведёт только к новой боли… Почему-то не приходит в голову, что новая боль – это ещё не страдание, которое по полной программе начнётся тогда, когда этой боли, словно жидкости в сосуде, накопится предостаточно, и она начнёт переливаться через край…