Существовали особые причины, почему Пауль так нервничал во время ссор с Равелем, и о них мало кто мог догадаться. Его подруга попала в серьезную беду. Бассия Московичи[360], молодая красавица-румынка, говорят, была певицей, хотя никаких записей ее выступлений не сохранилось. Ее отец был скромным ювелиром и часовщиком из Бухареста. По всей видимости, Пауль познакомился с ней в ноябре 1928 года — тогда он жил в отеле Athenée Palace в Бухаресте, где он выступал с концертом Борткевича для левой руки. Осенью 1930 года Бассия переехала в Вену. Она стала содержанкой Пауля, он поселил ее на вилле на Вегагассе в 19-м районе Вены. Непохоже, чтобы он собирался на ней жениться: она родилась в бедной еврейской семье, а он, со своим нервным характером, совершенно не годился для семейной жизни. Тем не менее в 1931 году в Austrittsbücher[361] еврейского сообщества в Вене есть запись, что она 25 февраля добровольно вышла из иудаизма. Возможно, последующее обращение в католицизм и принятое при крещении имя Паулина как раз-таки предназначались для того, чтобы ничто не мешало бракосочетанию с Паулем. Жестокий поворот судьбы лишил ее этой возможности.

Летом 1931 года Бассия обнаружила, что ждет от него ребенка. Пауль в отчаянии бросился к сестрам за помощью, и Гретль, с ее добрым сердцем и властными наклонностями, взялась разрешить ситуацию, организовав румынке, которой на тот момент был двадцать один год, тайный нелегальный аборт. Бассия очень хотела ребенка, но Гретль ее запугала и убедила, что аборт — единственный возможный и приемлемый образ действий. Опасная и непрофессиональная подпольная операция на позднем сроке прошла ужасно.

Бассия серьезно заболела и полностью не восстановилась даже к зиме 1931 года, когда у нее обнаружилась опухоль — рабдомиосаркома, распространившаяся по мышцам ее плеча. В начале ноября ей сделали операцию, и опухоль удалили, после чего Гретль пыталась уговорить ее пройти период восстановления за пределами города. Не доверяя ей, Бассия упрямо твердила, что хочет остаться рядом с Паулем, но Гретль, всегда настаивавшая на своем, отправила Бассию в санаторий в Мауэр-Амштеттен в Дункельштайнервальде в 50 милях к западу от Вены, прислав карету скорой помощи к ней на Вегагассе, чтобы врачи забрали ее и отвезли туда. Знаменитая психиатрическая клиника — которую император Франц Иосиф открыл в 1902 году известными словами: «А неплохо быть идиотом в Мауэре!» — пришлась Бассии не по душе. Через несколько дней она выписалась и вернулась в город, жалуясь Паулю, что Гретль просто какой-то злой дух. Но потом рак распространился на легкие, а рана от операции была инфицирована, и началась лихорадка. Он твердила, что Гретль заставила ее сделать аборт и специально отправила ее в грязную больницу, чтобы ей стало хуже. Ничего такого не произошло бы, заявляла она, если бы ей позволили родить ребенка.

На тот момент только Гретль и Пауль знали, что она умирает от рака. Доктора не говорили Бас-сии, насколько серьезно ее состояние. Пауль стал чутким и заботливым, «трогательно добрым», по словам сестры, и Гретль, ради примирения (если не из чувства вины), предложила взять Бас-сию в дом на Кундмангассе на месяц. В середине января 1932 года все, включая саму пациентку, знали, что она умирает, и о том, чтобы увезти ее из дома Гретль, не может быть и речи. В январе, феврале и марте Бассии становилось все хуже, а отношения с Гретль мало-помалу улучшались, иногда между ними могла промелькнуть редкая улыбка. Гретль и сама чувствовала себя неважно, она страдала от мерцательной аритмии и проводила почти весь день в постели. Когда Марга Денеке пришла ее навестить, она записала: «Вытащив руку, чтобы поприветствовать меня, [Гретль] объяснила, что доктора установили строгие правила в отношении ее проблем с сердцем, и она полулежала, как статуя, в складках красной и золотой шали, окруженная сиянием восхитительных цветов»[362].

Гретль вставала только ради Бассии, надеясь подготовить ее духовно и философски к смерти, но не знала, как это сделать. Видения Бассии и предчувствие смерти казались Гретль странными и немного смешными, она стыдилась, что не может воспринимать их всерьез. К середине марта Бассия заметно похудела, побледнела и выглядела ужасно. Последние намеки на былую красоту пропали, но она боролась, и Пауль дежурил у ее постели. 22 апреля к ней приходила подруга Людвига Маргарита Респингер, которая потом написала: «Бассия в агонии со вчерашнего вечера. Она скоро умрет. Я думаю только о Пауле…»[363]Тем вечером Бассии стало настолько плохо, что Пауль провел у нее всю ночь и держал ее за руку до самой смерти. Мисс Респингер вернулась на следующее утро, чтобы выразить соболезнования. «Это произвело на меня большое впечатление, — писала она. — Не потому что страшно видеть мертвого; она лежала там такой умиротворенной, что я удивилась: каким же человеком надо быть для этого? Хорошо»[364].

Гермина вернулась из Хохрайта и увидела, что мать Бассии, Эстер Кирхен, держит дочь за руку и беседует с ней так, словно она все еще жива, нежно приговаривая, какая она хорошенькая, и как печально, что совсем недавно она не была такой хорошенькой — это зрелище одновременно тронуло и ужаснуло Гермину. Она почти не говорила об этом с братом и впоследствии уклончиво сказала Людвигу: «Пауль многое потерял и признает это. Я не знаю, думает ли при этом то же, что и я…»[365]

Пауль сделал все необходимое, и через два дня, 25 апреля 1932 года, в понедельник, Бассию похоронили на престижном месте рядом с главными воротами Центрального кладбища Вены. Она не оставила завещания, но после нее осталось 14 000 австрийских шиллингов (примерно 28 средних зарплат) — возможно, подарок от Пауля.

После похорон безутешный Пауль подарил Гретль сияющую тиару, а всем слугам в ее доме «самые прекрасные подарки» за то, что присматривали за Бассией; но больше он никогда не будет доверять Гретль. И хотя она многое сделала, чтобы помочь, он продолжал считать пагубным ее вмешательство. Они выяснили отношения и признали, что ничего хорошего не выйдет. Кроме того простого факта, что Пауль и Гретль абсолютно по-разному относились к жизни, Гермина утверждала, что видит между ними неприятный подтекст. «Пауль здесь только потеряет, но мы ничего не изменим»[366].