скосили траву. Одиннадцать ослепительных птичек, вспыхивая желтым и красным, клевали семена, громко переговариваясь друг с другом. Мы оставили траву в полях не скошенной дольше, чем принято в традиционном сельском хозяйстве, чтобы обеспечить пропитанием птиц и насекомых, а также косуль, которые время от времени поднимали свои изящные головки над зеленой равниной, прежде чем продолжить пастись. Даже жаворонкам, которые гнездятся на земле, хватит времени вырастить и поставить на крыло птенцов, прежде чем на поле появятся вращающиеся лезвия травокосилки.

– Что-то я чувствую себя несколько уязвимо. – Я присела на невысокую ограду перед домом, чувствуя себя не только уязвимо, но внезапно еще и глупо.

– Мы арендаторы. И всегда были уязвимы.

– Я знаю, но это ведь всего лишь дом. Если Сэм захочет, чтоб мы съехали, я уверена, что мы справимся. За последние годы мы получили большой опыт по выживанию; что-нибудь придумаем. Дело не в этом, дело в земле. Она только-только снова задышала – я почти слышу, как она возвращается к жизни. Мне страшно, что он передумает, скажет, что это слишком затратно финансово, и просто продаст ее.

– Это не наша земля, Рэй, помни об этом. Не позволяй себе привязываться к ней.

– Я знаю, знаю.

Косуля с детенышем выскочили из высокой травы в канаву, которая вела в поле пониже, и скрылись в кустах.

К дому подъехал классический туристический фургончик бледно-голубого цвета. За рулем сидел Сэм, но кроме него в машине сидели три пассажира. Он вышел и снова огляделся, на этот раз шлема на нем не было, и мы видели выражение его лица.

– Остается только повторить: вот это да!

– Сэм, все нормально? Какие-то проблемы? Думаете, мы могли успеть сделать больше? – Сдержаться, быть более тактичной или осторожной мне не удалось, мешал страх. Если мечте о настоящей экологичной ферме пришел конец, мне нужно было узнать об этом поскорее, прежде чем я еще сильнее подпаду под очарование земли.

– Вы шутите? Я в шоке. Я надеялся, но даже представить себе не мог, что эта ферма может так быстро восстановиться. И вы столько сил в нее вложили. Спасибо вам, спасибо.

У него за спиной щеглы поднялись в воздух щебечущим облачком и расселись на телефонных проводах. Из фургона вышла его жена, невысокая, крепко сбитая, и обняла меня, оставив впечатление небрежной, уверенной в себе стойкости.

– Здравствуйте, я Рейчел. Это наши дети, Джек и Лотти. Очень приятно познакомиться, хотя еще несколько месяцев тому назад я бы так не сказала.

– Нет? Почему же?

– Я хотела, чтобы Сэм продал ферму. Была совершенно уверена, что пора отказаться от нее, избавиться от всех связанных с ней проблем и просто забыть о ней. Поэтому, когда он предложил поселить здесь вас, я была в бешенстве. Его столько раз подводили, я не могла больше видеть, как он разочаровывается, – боялась, он просто больше не выдержит. С тех пор, как мне поставили диагноз, я стараюсь жить здесь и сейчас, а ферма… Ферма уже давно превратилась в финансовую и эмоциональную черную дыру. Я хотела жить в моменте, радоваться детям, а не цепляться за этот кусок земли. Для него это мечта, а для меня – самый жуткий кошмар. Я даже вашу книгу отказывалась читать. Но теперь прочла и наконец-то, кажется, все поняла. Вас с Сэмом связывает страсть к земле и бессонные ночи, проведенные в тревоге о любимом человеке. Неудивительно, что он принял «Соленую тропу» так близко к сердцу. Похоже, я наконец-то понимаю его. Поэтому согласилась не продавать ферму.

Я наблюдала за тем, как Рейчел осматривает территорию – женщина, во власти которой было как задушить мечту, так и раздуть ее пламя. Я могла бы усомниться в окончательности ее решения, но, когда она взяла Сэма под руку, мне показалось, я поняла, почему она открыла печную заслонку и дала воздуху доступ к огню.

– Ну хорошо, хорошо, давайте тогда выпьем чаю? – Будь практичной, пока они не заметили, что у тебя коленки подгибаются от радости.

– Раньше, когда я приехал на «Триумфе», я не смог остановиться…

Дети отправились в сад. Младший, мальчик по имени Джек, бросал мяч собаке; Лотти, девочка-подросток, брела за ним, ведя худенькими руками по пушистым сиреневым метелкам шерстистого бухарника.

– Я знаю, вы нам сказали. Нашли, где зарядить аккумулятор? – Мот поставил чайник на стол, спокойный, собранный, как будто это самый обычный день, ничего особенного. Может быть, только мне страшно? Неужели я никогда не избавлюсь от страха перед неизбежной незащищенностью, неужели больше никогда по-настоящему ни во что не поверю?

– Да, но на самом деле проблема была не в этом. Я просто не смог снять шлем, почувствовал себя настоящим идиотом, когда расплакался у ворот.

– Что вы имеете в виду? Вы расстроились? Надеялись увидеть что-то совсем другое?

– Нет, все выглядит идеально, гораздо лучше, чем я смел надеяться. Как и сказала Рейчел, пока я не прочел вашу книгу, мы собирались продавать ферму. Позвать вас обоих сюда жить было все равно что совершить прыжок в неизвестность. Но сегодня… сегодня я счастлив, что решился на это. Я и представить не мог, что перемена будет столь быстрой, думал, пройдут годы, прежде чем эта земля вновь оживет.

Солнечный луч проник в окно, отразился в зеркале на стене напротив и подсветил стопку писем, сложенных перед ним. Писем о человеческих историях, писем, ожидающих ответа. Каждая история была особенной, и при этом сила и уязвимость, заключенные в них, оказались едиными.

///////

– Вам чай с молоком или без, Сэм?

///////

Над ручьем взошла почти полная луна. Высунувшись из окна спальни, я смотрела, как бледный свет окутывает склон холма серебристо-голубой дымкой. Полная тишина; ни единый звук не нарушал безмолвия. И вдруг снова раздалось кваканье.

– Смотри, это не лягушки. – В лунном свете было видно, как большая, толстая бурая жаба пробирается между горшками с растениями, стоявшими перед домом.

– Жабы! Кто бы мог подумать.

С ручья пополз легкий туман, его как магнитом тянуло вверх между стоявшими в долине деревьями.

– Как здорово было бы в такую ночь оказаться в палатке. Что ты там говорил насчет еще одного похода? Пойдем? У нас есть перерыв между книжными встречами в конце лета – всего две недели, но этого может хватить.

Я наблюдала за Мотом. С наступлением хорошей погоды он все больше и больше времени проводил на воздухе, терпеливо и ритмично занимаясь ландшафтом. К земле возвращалась жизнь, а к Моту – легкость движений и воспоминания. Лишившись дара речи, я смотрела, как он меняет