висели над колосками осеменившейся травы. Воловий глаз – наверное, самая распространенная бабочка в Великобритании, маленькая, бледно-коричневая, с оранжевым пятнышком на каждом крылышке, окаймленном белой полоской. Воздух буквально покоричневел от них – наглядная иллюстрация того, как резко разрастается популяция этих питающихся злаками бабочек, если трава успевает простоять достаточно долго, чтобы завязались семена.

– Что ты тут делала? Я хотел приготовить на завтрак тосты, но решил сначала тебя найти.

– Ждала.

– Чего?

– Мотылька.

– Ты ждала мотылька? О чем ты вообще?

– Это такой мотылек, у которого личинка развивается пять лет, и, по-моему, в этом дереве как раз живут его личинки.

– То есть ты планируешь сидеть тут пять лет?

– Если придется.

– Давай лучше просто пойдем позавтракаем, пока чайник не остыл.

Намазав тосты маслом, я разложила последнее письмо на столе перед собой и прочла его Моту, прерываясь на то, чтобы укусить бутерброд. «…Я знал, что на этой неделе меня арестуют, так что я заранее искал книгу, чтобы читать ее в камере, и ваша показалась мне именно той, что нужна…»

– Я точно не уверена, но кажется, он пишет о том, как взял с собой дикую природу в замкнутое пространство. Знаешь, когда я думаю об этом сегодня, мне кажется, что я писала вовсе не про природу.

– Я так не считаю. В твоей книге много уровней, она идеальна для книжных клубов, больничных посещений и побегов из тюрьмы. Если ты писала не о природе, то о чем же?

– О тебе. Всегда только о тебе. Работая над этой книгой, я считала, что делаю это для тебя, чтобы ты не забывал нашу тропу. Но теперь, думаю, дело еще и в том, что я пыталась навсегда поселить тебя на тропе для себя самой. Как Мюррей поселил в своей книге Дика. Чтобы я смогла сохранить это время и сохранить в нем тебя вместе со мной. Навсегда, даже после того как…

Он взял меня за руку, державшую тост.

– Ты дурочка. Ты слишком много раз перечитывала «Копсфорд». Наверное, нам снова надо пойти в поход, хотя в этот раз, пожалуй, не так далеко… Что это за шум?

– Мыши, наверное.

– Нет, не мыши, что-то другое. Похоже на кваканье.

– Где, в доме?

– Не знаю, сейчас ничего не слышно.

– Куда ты хочешь пойти в поход? Ты уже придумал?

– Я еще не думал о подробностях, но, пожалуй, нам стоит взять с собой еще кого-то, ну, знаешь, на всякий случай.

– На случай чего? И кого? Не представляю, кто бы захотел с нами пойти.

– Может быть, Дейв и Джули? Было бы здорово снова оказаться на тропе с ними вместе.

– Вот оно! – Теперь я тоже слышала, и это точно кваканье.

///////

Красновато-коричневый оттенок ее шкурки сливался с высокой травой, так что она была почти невидима, и выдавал ее только белый зад. Косуля вышла из кустов на одну из недавно выстриженных в саду дорожек и начала щипать короткую травку. Зеленые дорожки среди зарослей крапивы и луговика: идеальный дом для косули. Легко пастись, легко ходить и легко спрятаться, если понадобится. А ей сейчас как никогда важна была безопасность. Позади нее на неверных ножках, которые, казалось, качались и подпрыгивали сами собой, безо всякой причины, шел олененок. Крошечный, рыженький и хрупкий, но полный жизни и летней силы. Я смотрела, как они медленно бредут к ручью, окутанные гулом насекомых, которых нес по воздуху теплый, наполненный нектаром бриз. Этот шум как шепот несся над землей, очистившейся от загрязнений, поднимался над полными пыльцы рядами недавно посаженных цветов. Дыхание земли.

В сарае оставалась последняя куча пластикового мусора: ведра, пакеты от корма для скота, выуженные из ручья, где пили косули, – и все это вперемешку со ржавеющей проволокой и прочей дрянью. Всего одна поездка на свалку – и земля полностью освободится, ее загрязненная поверхность очистится. Теперь оставалось только надеяться на то, что местность восстановится и жизнь сама найдет способ сюда вернуться.

– Когда приедет Сэм? – Мот вывернул в кучу полную тачку старого целлофана – последние остатки мусора, который мы вырыли из земли. Поверх него мы побросали старые покрышки. В дни до появления больших брикетов силоса и упаковочных машин фермеры регулярно использовали силосные бурты: огромные стога скошенного сена, которые для защиты от дождя закрывали пластиковой пленкой, а сверху укладывали старые покрышки, чтобы пленку не унес ветер. Эти покрышки взялись не из силосной ямы, они валялись по всей ферме, оказывались в каждом углу, но теперь последние из них стояли в сарае, дожидаясь очереди отправиться на свалку.

– Поверить не могу, что это последний мусор. Кажется, в два часа.

– Лучше не верь, этот хлам каждый день как будто заново вырастает из земли.

– Но это ведь не только здесь так, верно? Сложно винить в этом последних арендаторов, на большинстве ферм все то же самое. Когда я был маленьким, у нас на ферме никогда не было гор мусора. Кажется, мы все сжигали, а за металлом приезжал утильщик.

– Но это было до начала эпохи пластика.

– Полегче! Не такой уж я старый.

У калитки взревел винтажный мотоцикл «Триумф». Не отпуская руль и не снимая шлем, лишь приподняв защитный экран, водитель медленно оглядывался вокруг. Мотоцикл продолжал реветь.

– Я не рискую его глушить, не уверен, что смогу его потом завести. – Сэм снова поддал газа. – Вот это да, просто слов нет, я в шоке! – Да слезет он наконец с мотоцикла или нет? – Я только что из гаража, мотоцикл долго там простоял, и аккумулятор сел. Мне нельзя останавливаться, я вернусь попозже. – Это у него слезы текут по щекам или просто он вспотел под шлемом? День выдался очень теплый. Разве он не доволен тем, что мы тут сделали? Может быть, ему показалось, что мы недостаточно постарались? «Триумф» взревел и исчез за холмом.

Когда арендуешь жилье, твое положение по определению уязвимо. Позволить себе полюбить съемный дом – рискованное дело. Это односторонние отношения. Игра в покер, в которой все козыри у другого человека, а у тебя нет ничего, кроме страха и вероятности проигрыша.

– Вот это сейчас было странно.

– Очень странно.

Нам ничего не нужно было обсуждать. Недели и месяцы, которые мы провели, убираясь, ремонтируя, сжигая мусор и кося траву, были огромным вложением времени и сил. Но теперь наконец земля поднималась с колен и распрямляла спину. После многих лет, проведенных под тяжелым бременем, она прокашливалась и вновь обретала свой голос. Стайка щеглов опустилась на полянку, где семена успели осыпаться, прежде чем мы