А как насчет него? Неужели телевидение взяло верх над «ай-кью»? Что хуже: если Ник Сноу пошел на это, потому что хотел иметь возможность хвастаться перед своими дружками всю оставшуюся жизнь тем, как когда-то назначал свидания моделям? Или же, думала я (это характерно для большинства участников подобных реалити-шоу), он делал это, потому что хотел попасть на телевидение и получить свои пятнадцать минут славы? Я-то по опыту уже знала, что участие в телевизионной программе совсем не так привлекательно, как кажется людям, еще не вкусившим всей этой «прелести». Не тогда, когда вы выворачиваете ноги на подиуме, пытаясь выпутаться из ног супермодели. Но разве не было реалити-ТВ сродни крушению поезда?

Больше всего меня, конечно, беспокоила мысль, что если Ник мог так складно лгать девушкам на этом шоу, то неужели могло найтись что-то, что могло заставить его не лгать мне? Была ли я частью мошеннической проделки?

Я начала перебирать в памяти каждый момент, проведенный с Ником, чтобы посмотреть, смогу ли, окидывая прошлое ясным взглядом таким жестоким образом раскрытых мне глаз, найти намек на обман, когда услышала звук открывающейся на моем этаже двери лифта. Кое-как поднялась на ноги и неслышным шагом пошла по коридору к своему номеру. Когда я поспешно всовывала ключ в замок и захлопывала за собой дверь, то вспомнила, что здесь не одна. «Черт, — подумала я. — Что же сказать маме?»

— Солнышко, это ты? — Ее приглушенный голос доносился из ванной комнаты.

— О, привет, мама, это я! — крикнула я, включая свет и глядя на себя в зеркало. Веки опухли, а кожа покрылась пятнами. Всемилостивый Боже, она же немедленно заметит! Я подбежала к мини-бару, открыла бутылку воды, плеснула в лицо… только потом сообразив, что у меня нет полотенца, чтобы вытереться. Закрыв глаза, чтобы избежать попадания загрязненной косметикой воды на контактные линзы, я побрела к кровати, где три часа назад сбросила банный халат — давным-давно, когда я еще была легкомысленной, неосведомленной и счастливой. Идиотка. Я отделалась от этой мысли, стараясь сдержать слезы, которые опять собирались хлынуть, и, прикладывая к лицу махровую ткань халата, размазала макияж по левому рукаву. Потом расстегнула молнию, стащила с себя платье и закуталась в халат. Быстро подошла к двери ванной комнаты и постучала.

— Мама, ты одета?

— Конечно, дорогая! — ответила она со смехом. — Я крашу ногти.

Я повернула ручку и остановилась в дверях, одной ногой переступив порог ванной комнаты, вторая осталась за порогом — на всякий случай. Например, если бы мне пришлось быстро ретироваться из-за того, что не смогу преодолеть страстное желание расплакаться, как маленький ребенок, так, чтобы мамочка поцеловала место, где бо-бо, и тогда сразу все пройдет.

Нет, я не знала, что сказать ей. После всех этих не до конца осознанных наставлений в годы моего взросления касательно того, чтобы не позволять мужчине вставать на пути и мешать мне жить полной жизнью, я всегда нервничала, когда разговаривала с мамой о парнях, в те редкие моменты, когда кто-то из них появлялся в моей жизни. Считала, что она никогда никого не одобрит, пока я не посещу все страны на свете, или не получу Пулитцеровскую премию, или не достигну средних лет, что бы ни произошло сначала. Всякий раз, когда у меня возникали проблемы на личном фронте, я старалась получить у нее совет и ободрение не напрямую, а придумывая сильно завуалированные сценарии. В реальности — сердечная тоска: парень, который мне нравился, назначил свидание моей подруге. Переведя это на язык параллельной вселенной, я разговаривала с моей мамой приблизительно так: коллега перехватил у меня выгодную работу. Так что, часто ли ее советы имели смысл? Но переговоры, поддерживающие бодрость духа моего эго, позволяли чувствовать себя чуть лучше.

Пока я стояла молча, вспоминая этот давний разговор и ее совет — пойти туда и доказать, что они не правы, дать им понять, что они теряют, — я ощутила, что мои рот и горло обрели твердость.

— Привет, мама. — Я старалась, чтобы мой голос звучал легко и беззаботно. Боже, я чувствовала себя так, будто попала в ловушку коммерческой рекламы одного из этих «женских продуктов». — Я думала, ты отключилась. Когда ты встала?

— О, всего лишь пятнадцать минут назад. Думаю, это нарушение суточного ритма организма… или скорее я перевозбудилась из-за предстоящей встречи в «Шанель» и не могу заснуть!

Мама не поднимала глаз, занятая нанесением последних штрихов на свой со вкусом сделанный бежевый педикюр, но я видела, что она широко улыбается. Ее взволнованный вид почти заставил пройти мое бо-бо. Да, почти.

— Ты только что пришла? Я слышала, как хлопнула дверь. — Она все еще не поднимала глаз, нанося быстросохнущее покрытие.

— Ох, — туманно выразилась я, застигнутая врасплох, в то время как пыталась придумать метафору для моих текущих проблем. Что же, спрашивается, сопоставимо с обнаружением того, что твоя пылкая любовь — продукт реалити-ТВ? — Гм, — произнесла я, заставляя работать свой мозг на два фронта. — Ну… О! Выходила, чтобы принести немного льда. Ну, для… ну, что-то типа укуса насекомого. Действительно, странно, я думаю, вот почему мое лицо все в пятнах, а глаза распухли.

О, это было здорово и в то же время ужасно.

И это привлекло внимание мамы, которая опустила пузыречек с лаком и пошла мягко и неуклюже, поскольку между пальцами ее ног были вставлены розовые распорки, которые мы купили оптом на складе средств по уходу за ногтями в последний раз, когда я приезжала домой.

— Дай посмотрю, — сказала она, рассматривая мое лицо. — Не вижу никаких следов укуса, — заключила она через минуту. — Но я привезла с собой каламиновый лосьон. Он в моей сумочке…

— Я принесу, — сказала я, отправляясь кратчайшим путем в мамину спальню. Хуже не будет.

Бросила на себя еще один мимолетный взгляд в зеркало, когда возвращалась назад в ванную комнату с большой бутылкой лосьона от солнечных ожогов, предназначенной для путешествий, в одной руке и ватными палочками в другой. Я была в ужасном состоянии. Моя мама, должно быть, действительно слишком возбуждена, если этого не поняла.

Но она поняла.

— Итак, — сказала она, пожалуй, чересчур небрежно усаживая меня напротив себя на полу и начиная намазывать мое лицо, — что на самом деле произошло, милая? Это из-за мальчика, не так ли?

Я перешла Рубикон, смирилась с ударами, назвала оранжевое черным. Другими словами, пути назад не было.

Я задыхалась, давилась, глотала слова и не могла остановиться. И сразу начала хлюпать носом, внутри ничего не осталось. Вопреки моему рассудку и двум десятилетиям практики, я выболтала все. Ни разу не взглянув маме в глаза, рассказала все — ну, может быть, лишь сократив чуть-чуть поцелуи и одно или два объятия, — и к тому времени, когда через двенадцать с половиной минут закончила, чувствовала себя совсем маленькой, совершенно раздетой и до костей промерзшей. Как бывает, когда ведешь совершенно нормальную беседу с разговорчивым, даже не очень близко знакомым человеком и вдруг неожиданно, прежде чем даже успеваешь осознать это, выбалтываешь некую неприятно смущающую, очень личную проблему.