После страшного пожара восстановление Храма Воскресения истощило церковную казну, но ещё более огня разоряло священников и монахов всех вероисповеданий неумеренное самовластье больших и малых чиновников Порты. Особенная повинность ложилась на греческое монашество, принявшее большую тяжесть забот о новом строительстве. Девять долгих лет оторванности от единоверных собратьев Российских привели к двухмиллионному долгу под восемью процентами годовых; ещё более того, на доходы повлияла изоляция от двух податных княжеств и милостыни со всех краёв христианского мира. Чтобы спасти положение, все драгоценности ризницы пришлось обратить в наличность, свыше сорока пудов золота и две тысячи пудов серебра оказались распроданы в кратчайший срок. Но и при том суровые заимодавцы настойчиво требовали аукционировать святыни, монастыри и поместья в уплату долга, так что лишь решительное заступничество нашего правительства спасло в то время Иерусалимский патриархат. Теперь же, когда свобода передвижения и возможность возобновить приток средств восстановлены, надежда патриархии вновь обрести былое величие не казалась эфемерной.

Делясь со Стефаном этими сведениями, полученными от самого патриарха, я внезапно замолк. Нашедшее вдруг озарение чуть не заставило меня вскочить. Пусть подозрительный и осторожный князь, раскопав захоронение крылатых тварей даже в самом начале мая, тотчас же курьером отправил известие в Петербург, то как к исходу апреля канцелярия императора составила для графа Воронцова упоминавшее «ангелов» предписание? Решительная невозможность этого делала обстоятельства работ Прозоровского тёмными настолько, что я был рад тому, что мне удалось беспрепятственно и с небольшим ущербом покинуть эту странную юдоль лжи и предательства. Но почему он обманывал меня? И только ли меня? О, нет – истинное время находок он скрыл ото всех, ведь подозрения Голуа в отношении моего слишком скорого приезда имели основанием те же ложные сведения. Теперь мотив назойливого француза и его сподручных тоже стал совершенно прозрачен! Зная о некоторых важнейших находках князя, они, конечно, проведали о его письмах в столицы. Неизвестно по какой причине я прибыл гораздо раньше ожидаемого срока, посему заговорщики заподозрили во мне не учёного, а проходимца наподобие них самих – того, кто может отнять то, что готовились похитить они, и что по праву уже считали своим. Они могли торопиться и по причине предположения, что князь затеял отправить часть сокровищ с путешественниками, для чего и затеял вояж столь поспешно. Не получив от меня удовлетворительных объяснений и совершив промашку с раствором Либиха, они решили попросту покончить со мной. Сам я тоже виноват: моё глупое стояние за статуей в первую же ночь дало им первый и самый весомый повод причислять меня к плутам, имеющим виды на достояние князя. Но до чего ловко сам Прозоровский скрывал правду! Требовал бумаги от Общества, подтверждающие мои полномочия, в то время как комедия разыгрывалась строго по его плану… Утишённая временем неприязнь к князю разгорелась заново, и только любовь к его невинной дочери останавливала руку мою от написания язвительного доклада в Общество, а возможно, и в газеты.

Кажется, я что-то произнес вслух, потому что Стефан изрёк, что не видит в прозорливости императора ничего невозможного. Как и праведникам, помазаннику Божию дано зреть гораздо более того, что мыслит простой смертный. Мне пришлось решительно возразить, что этому должно найтись объяснение сугубо из разряда ratio.

– Многие преподобные обладают даром предвидения, – рек он.

– Я наслышан о старце Серафиме из Сарова. Утверждают, что он прозревает не только будущее, но и настоящее, что особенно изумляет посетителей. Но всё моё уважение к властям не позволяет мне видеть в государе Николае Павловиче святого, – парировал я.

– Впрочем, это неважно, – подвёл итог Стефан. – Любой факт или действие может иметь множество объяснений, как и некоторое следствие являет сумму многих разрозненных и на первый взгляд не связанных причин.

– В основе научного метода познания вселенской правды лежит эмпирика – подчинение воображения наблюдению, – объявил я всегдашнюю свою позицию.

– Правду не следует путать с истиной. Правда лежит в области морали, она очевидна и неизменна, истина же, обыкновенно временная, может исчисляться и математически и политически. Очередная экономическая или торговая истина приводит лишь к разобщению, разорению, войнам, погибели.

– Древо познания, – я повернулся к нему, уперев спину в тугую упругость леера. – Его проклятье.

Он грустно согласился с бесспорностью такого посыла. Я фальшиво посетовал, что его, увы, нечем заменить, посему приходится идти раз данной дорогой, но здесь он запротестовал, приведя мнение Бэкона, согласно коему познание добра и зла запрещено, ибо завещано Богом в Писании, прочее же постижение вещей открыто для разума, а потому познание возможно заменить правдой веры. Но тут уж воспротивился я:

– Веру нельзя проверить. Да и зачем бы?

– Она даёт точку опоры, твёрдый фундамент, систему аксиом наподобие постулатов Евклида, от которой можно вести поиск нового, но к которому всегда можно вернуться для сверки. Страшен отрыв от веры, ибо он грозит лишь путешествием от одних сведений к другим.

– Дурно это или хорошо, но не так ли накапливаются все знания? – спросил я.

– Сведения не следует путать со знаниями, особенно тому, кто имеет целью собирать первые.

– Второго нет без первого, – усмехнулся я. – Хотя бы по праву арифметики.

– Тут важно уяснить отличия одного от другого. Сведения – кирпичи, знания – башня. И если для первого не нужно веры, как кирпичнику понимания замысла зодчего, то для второго она непременна, как точный расчёт архитектору. Наука – не напоминает ли вам столпотворение? Как и пресловутая башня, она уже приблизилась к небесам и бросает вызов Создателю не тем, что соревнуется с ним, а тем, что хладнокровно не замечает его. К сожалению, мне часто приходится наблюдать, как осенённое модой новое слепое вавилонское нагромождение, каждый последующий этаж которого имеет опорой лишь предшествующий, почитаемый за истину, рушится из-за того, что строители сочли истиной чьё-то частное заблуждение, а, не имея твёрдого фундамента веры, не позаботились о проверке ошибочно выстроенного этажа. И в конечном итоге умение вести операции по векселям и закладным ценится выше простых добродетелей. Сведения путают, отрицают друг друга, их релятивизм сводит на нет возможную ценность. Слишком часто мы отбрасываем зёрна, оставаясь с плевелами. И столп знаний рухнет, потому что упорно строится вершиной вниз. Строители её уже не имеют возможности зреть корень, и основанием полагают лишь один-единственный видимый ими слой, уложенный предшественниками, находившимися в сходном положении. Вспомните, Алексей Петрович, когда вы начинаете вникать во что-то совсем для вас новое, не чувствуете ли вы себя подвешенным в воздухе, ошеломлённым или, паче того, одураченным? Вам необходим сторонний совет или сравнение с уже известным набором знаний.

Я не мог не согласиться внутренне с его рассуждением, особенно после знакомства с некоторой частью коллекции Прозоровского, но и не хотел остановиться, чтобы поразмыслить над этим.