Сквозь туман чувствую, как в основании черепа шевелится что-то горячее. Это зародыш мысли, словно невылупившийся птенец, пытается вырваться из скорлупы наружу.

– Поторапливайся, – говорит Делия. И я только сейчас понимаю, что она до сих пор держит меня за руку.

В животе жжет, словно выпила кислоту. Похоже, меня сейчас вырвет. Пытаюсь сделать вдох, но легкие будто забыли, как это делается.

А мы уже идем по улице по направлению к водохранилищу.

Все молчат, пока не доходим до машин Эшлинг и Себастьяна. Воздух вокруг вибрирует. Мы не сможем ничего исправить. Это невозможно.

– Ты поедешь с нами, – говорит Делия.

– С вами? – Я борюсь с туманом в голове. Пытаюсь не заблудиться. Стараюсь вслушаться. – Куда?

– В наш дом, – говорит Делия.

Она улыбается мне. Эван, Эшлинг, Себастьян тоже мне улыбаются. Кто эти люди? Кто такой Себастьян? Кто такая Делия? Что же мы наделали!

– Мне нужно домой, – говорю я.

– Твой дом там, где я, – тихо говорит Делия.

– Тебе сейчас не надо быть одной, – говорит Себастьян.

– Хочу к себе домой, – говорю я и представляю свою кровать, свой темный мрачный дом, маму.

Делия смотрит пристальным взглядом. Не могу сейчас видеть ее.

Эшлинг и Эван переглядываются.

– Нельзя ее отпускать, – говорит Эван.

Эшлинг трясет головой и говорит:

– Потом.

Себастьян отворачивается от них, кладет руки на мои плечи, поворачивается ко мне:

– Придут мысли, плохие мысли. Тебе нельзя оставаться с ними наедине.

Он замолкает, и его слова доходят до меня. Так уже было.

Обнимает меня и говорит:

– Мы сделали благое дело.

– Джун, – говорит Делия. – Прошу тебя. – А я не знаю, о чем сейчас думаю, что чувствую.

– Мне пора, – говорю я. И заставляю себя посмотреть ей в лицо. – Мне жаль, что произошло то, что тогда произошло. – Мой голос звучит холодно. Но я на самом деле говорю, как чувствую. Только не могу подобрать подходящий тон. Не могу выразить ничего, кроме ледяного страха. – Я рада, что ты выбралась оттуда.

– Но я на самом деле считаю, что сейчас тебе не надо уходить, – говорит Делия с расстановкой, тщательно подбирая слова. Сгущаются сумерки. С трудом различаю ее лицо. Время словно останавливается.

Но я качаю головой. И вырываюсь на свободу.

– Извини, – говорю я.

Эван не сводит с меня глаз. Он порывается подойти и что-то сказать, но Делия его останавливает:

– Не надо. Не сейчас.

Себастьян ведет меня к своей машине и сажает на переднее сиденье. Остальные стоят рядом с машиной Эшлинг. Похоже, Эван кричит, но слов различить я не могу. Эшлинг целует Делию в губы, Делия не шевелится. Смотрю на них, пока Себастьян не заводит машину и мы не уезжаем.

Темнеет. Невидящими глазами гляжу на дорогу, деревья и машины.

Себастьян останавливает машину перед моим домом. Качает головой.

– Я же говорил тебе, ты не обязана это делать, – тихо говорит он. – Ведь говорил?

Он нежно целует меня в щеку. Губы у него такие горячие. Достаю ключ из кармана, вхожу в дом и все время ощущаю их тепло.

Делия

Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить. Она не должна была меня бросить.

И не бросит.

Джун

Мне снятся гнилые фрукты – мятые, липкие, тошнотворно сладкие. Эван и Эшлинг стоят на четвереньках и запихивают их себе в рот, по подбородкам течет сок. Приглашают меня присоединиться. А потом приходит Делия и говорит, что я уже поела; пока я спала, она меня накормила. И в этот момент начинаю давиться, давиться тем, что в меня впихнули. Просыпаюсь среди ночи, ловлю ртом воздух и тут же вспоминаю, что было вчера. Что мы сделали. Закрываю глаза – и все возвращается: его кожа, то, как изменилось его лицо, когда душа покинула тело.

За окном темно. Вылезаю из постели и иду в ванную. Именно тогда это происходит – раскалывается яйцо в основании моего черепа. А из него вытекает рассказ Делии той ночью, когда она говорила мне, что пытался сделать с ней Вильям.

Я вцепилась в него зубами, пока не почувствовала во рту вкус крови.

Вспоминаю Вильяма, его грузное тело. И его кожу, восковую, бледную… а след от укуса? Закрываю глаза. Отчетливо понимаю: никакого следа зубов я не помню. А был ли он вообще?

Я вцепилась в него зубами, пока не почувствовала во рту вкус крови.

Мне надо поговорить с Делией, поговорить с ней, чтобы она помогла разобраться. Мы сделали то, что должны были сделать, он это заслужил. Без него на свете стало лучше. А я вообще ничего не делала, просто не помешала всему этому.

Просто не помешала.

Быстро одеваюсь, проглатываю подступающую горечь. Бегу вниз, в животе горит.

Я вцепилась в него зубами, пока не почувствовала во рту вкус крови.

Мама на кухне, стоит у плиты.

– Ужинать будешь? – спрашивает она. – Вернее, завтракать. Только что вернулась со смены. – Она уже сто лет не предлагала ничего подобного. Кладет на тарелку поджаренный на гриле сыр. Разрезает пополам – из него поднимается пар.

Во рту у меня сухо, слюны почти нет. Желудок жжет.

Мама пристально на меня смотрит, и наши глаза встречаются.

– С тобой все в порядке? – спрашивает она с неподдельным участием. – Ты чего поднялась в такую рань? И уже оделась?

Качаю головой. Я не помню слов. Мне надо поскорее уйти отсюда.

Я вцепилась в него зубами, пока не почувствовала во рту вкус крови.

– Боже праведный, – вздыхает она, качая головой. – Похоже, мир сошел с ума. Ты уже слышала новости?

Вильям. Так быстро.