Я пожала плечами. Нельзя так нельзя. Но когда мы снова двинулись в гору (я даже не успела как следует отдышаться) и он снова припустил вперед, не оглядываясь на меня и не замечая, что я отстаю все больше и больше, я тайком налакалась ледяной воды из первого же горного ручья в лесистой ложбинке.

Когда лес кончился, а горы продолжились, начались снежники и ледники. Мы все шли и шли вверх, и, хотя подъем был не особо крутой, я выматывалась все больше и больше. Фигурка моего спутника, которая становилась все меньше и меньше, маячила впереди, и я старалась если не догнать его, то хотя бы не отставать и не терять его из виду. Пару раз он все же оглянулся на меня и даже подождал. Дождавшись, снова рванул наверх, не давая мне передышки. Издевается, что ли?

Я закусила удила и упрямо рванула за ним, стараясь держаться к нему как можно ближе.

Вершина горы, на которую мы так упорно лезли, терялась в небе, и это не образное выражение. Я, карабкаясь все выше и выше, уже не стесняясь иногда передвигалась на четвереньках, радуясь, что Павел прет вперед и не видит моего позора. И еще я иногда тайком хватала пригоршню чистейшего горного снега и грызла ледяную крупу, наслаждаясь восхитительной сладостью.

Куртку мне пришлось надеть, потому что ветер в горах оказался тоже ледяным и солнышко в просветах между тучами уже не грело.

Иногда мне казалось, что вершина уже близко и вот сейчас мы залезем на этот уступ, отдохнем и пойдем вниз. Но когда я добиралась до намеченной точки, мне открывались все новые и новые склоны и уступы. Оглядываться назад, вниз, мне было некогда, я шла вперед и вверх, ориентируясь на синюю куртку моего спутника, который, казалось, вообще забыл, что он здесь не один.

Наконец он остановился и явно стал ждать меня, хотя за его спиной я видела, что до настоящей вершины еще далеко. Да, может, это и не вершина вовсе, а там за ней снова откроется перевал и новый подъем. Но когда я таки дошла до него, он сказал, что выше мы, пожалуй, не пойдем, хватит с нас и этого. Я с облегчением перевела дыхание и наконец-то развернулась лицом к подножию горы.

От открывшегося мне вида у меня снова захватило дух. Мне казалось, что я стою если не на макушке мира, то по крайней мере на его лбу. На уровне моего лица были только снежные вершины гор и облака. Я почувствовала себя птицей в полете. До этих вершин было рукой подать, и их было так много вокруг, что весь пейзаж казался мне нереальным, из другого мира.

Павел тоже смотрел на эти горы, и я впервые видела такое выражение его лица. Вечно суровый и угрюмый, сейчас он улыбался, и зеленые яркие глаза его на смуглом небритом лице словно светились. Теперь он казался мне похожим то ли на хищную птицу, то ли на пирата в этой своей бандане и неизменной тельняшке, которая выглядывала из распахнутой на груди крутки. Он с таким довольным видом вдыхал полной грудью этот ледяной горный ветрище, который, казалось, способен был сбить с ног даже его! Мне вдруг пришло в голову, что он радуется так, как будто не залез в черт-те какие дебри, где нога человека если и ступает, то весьма редко, а вернулся домой, куда давно стремился после долгих странствий.

Впрочем, я могла его понять. Ветер, который, казалось, проходит прямо сквозь меня, наполнял и меня какой-то неведомой мне раньше радостью и силой. Я почувствовала себя парусом, и хотелось раскинуть руки, закинуть голову и провыть что-нибудь дикое и радостное.

Внизу, где тоненькой блестящей ленточкой извивалась река, виднелся поселок, в нескольких километрах от которого располагался наш лагерь. Я разглядывала горы, реку, каменистые склоны вокруг меня; заметила, что они покрыты россыпью крупных фиалок. Я легко представила, что вокруг, кроме нас, на сотни километров нет ни одной живой души. И это почему-то не напугало меня, а, наоборот, наполнило каким-то непонятным удовлетворением.

Я вдруг заметила, что Павел уже какое-то время пристально за мной наблюдает, как будто изучает мою реакцию. У меня не было слов, чтобы выразить свои эмоции, поэтому я только широко улыбнулась ему, и он в ответ тоже молча улыбнулся, очень тепло и искренне.

Мы доели остатки шоколадки. Павел сообщил мне, что мы находимся на высоте примерно две с половиной тысячи метров и что это место как-то называется (какой-то перевал с труднопроизносимым названием, которое я сразу же забыла). Я спросила его, пойдем ли мы к вершине. Я передохнула и была готова покорять. Но он ответил, что нам пора вниз, что сегодня вечером намечается шедевральный адмиральский барашек, которого Сергей раздобыл у местных и собирается готовить по какому-то хитрому рецепту, и что мы приглашены (как, впрочем, и вся наша сплавная команда).

Спускаться было быстрее, но почему-то ничуть не легче. Пару раз, когда на пути попадался снежник, я садилась на задницу и съезжала по снегу несколько десятков метров в своих непромокаемых скользких шуршащих штанах. Я поднимала небольшой вихрь снежных брызг и визжала, когда набирала приличную скорость. Павел спускался молча, но улыбался, когда я пролетала мимо него. На середине дороги, когда мы еще не спустились до леса, но поселок внизу уже пропал из вида, он остановился в нерешительности. Когда я его догнала, отряхиваясь от снежной крошки после очередного скоростного спуска, он нерешительно топтался на склоне, выбирая, в какую сторону пойти. Я удивилась, но он пояснил, что отклонись мы здесь сейчас на пару десятков метров – внизу мы можем оказаться в паре километров от лагеря. Однако никаких ориентиров нам так и не попалось, и мы просто продолжили спускаться в нужном, как нам казалось, направлении. Когда мы достигли леса, мы услышали крик осла. Того самого, что уже третий день пасся возле нашего лагеря. Мы переглянулись, и я радостно рванула по склону на крик осла. Но Павел внезапно удержал меня за руку. Я подумала, что ошиблась с направлением, но он просто стоял на месте, держал меня за рукав куртки и смотрел себе под ноги.

Он выждал целую вечность, за которую я успела придумать себе признание в любви, в криминальном прошлом, предложение руки и сердца, сексуальное домогательство и еще парочку вариантов.

Но он наконец собрался с духом и сказал:

– Он жив.

Я хватала ртом воздух и пыталась удержаться на ногах на скользком каменистом склоне. И мне пришлось теперь самой хватать Пашу за рукав куртки.

– Как? Откуда ты знаешь?

Он достал из кармана куртки телефон и, держа его двумя пальцами, показал мне:

– Я поймал сеть.

– И что? Кому ты звонил?

– Я звонил Вадику.

– Ты знаешь Вадика?

Я готова была схватить его за грудки и хорошенько встряхнуть, несмотря на то, что головой едва доставала до его плеча.

– Я знаю Вадика.

У меня наконец подкосились ноги, и я села прямо на склон.

– И что? Что он сказал?

– Сказал, что Чагин жив. Состояние тяжелое, но стабильное. Его прооперировали. Он выкарабкается.

Я на какое-то время забыла, как дышать, потом взглянула на лес вокруг, на каменистый склон, на снег, лежащий в ложбинках. Я поняла, что мир вокруг меня продолжает жить, дышать и двигаться. И что я тоже могу дышать и двигаться. Я взглянула на мужчину, который не сводил с меня пристального взгляда.