— Не печалься, лебёдушка, — сказал Михайла Петрович, — не стоять могилке безымянной. Выбьем: здесь покоятся гусары магического эскадрона Александрийского полка. А после войны и имена добавятся. Командир-то их точно знает, кого на задание в эти края отправлял.

— Хозяин, поспешить бы, пока французы патрульных своих не нашли, да генерала не хватились. Ещё вздумают лес прочесать, — сказал Захар.

— Не сунутся они в лес, — уверенно сказал Кузьма. — Их тропы здешние или к болоту в топь направят, или кругами водить начнут. Было уже, алексеевские мужики видали, как егеря французские в лес заходили, да как часа через три обратно вышли: злые, все в тине да грязи. У язычников наших заклятья сильные. Но поспешить надобно, чтоб до заката схоронить успеть.

Проводили героев в последний путь честь по чести. Все, кто на поляне находился, в траурной процессии участие принимали. Отец Иона отпел покойных, у холма над общей могилой крест поставили. Постояли, молча, попрощались.

Когда на Перунову поляну вернулись, солнце к закату начинало клониться. Посредине поляны горел костерок, в котелке над ним побулькивало варево. Рядом стояло несколько корзин с едой и мисками с деревянными ложками. Аграфена и Стеша сготовили поминальный ужин и для тех, кто на поляне оставался. Кухарка даже расщедрилась, принеся из запасов полдюжины бутылок вина.

Перед тем, как уйти в городище, Михайла Петрович сказал Захару:

— Часовых на ночь поставь. Пусть поляна и заговорённая, но, как говорится, бережёного Бог бережёт.

После поминального ужина в поселении Дуня осталась с Аграфеной и Тихоном делами хозяйственными заниматься, а Глаша повела Михайлу Петровича с городищем знакомиться. Гуляли они долго, Дуня к себе вернуться успела, да распорядиться, чтоб папеньке в штабной избе постелили.

— Куда пропали-то? Тут и домов всего полторы улицы и полпереулка, — сказала она, когда Михайла Петрович с Глашей зашли.

— Авдотья, — начал Михайла Петрович, этим обращением заставив дочь замереть в удивлении, — ты сама знаешь, что мои папенька с матушкой, а твои бабушка с дедушкой померли, а Глаша своих от рождения не знала. Так вот, просим мы твоего благословления.

— В толк не возьму, о чём ты, папенька, — растерянно проговорила Дуня. — Какое такое благословление?

— На брак, Дунюшка, венчаться мы собрались, — пояснил Михайла Петрович.

— А… — начала было Дуня, да так и замерла с открытым ртом, переводя взгляд то на отца, то на подружку.

Их счастливые немного смущенные лица живо выудили из памяти моменты, которым ею значения не придавалось: рассуждения подружки, что ей нужен жених постарше, за которым она будет, как за стеной каменной; танец их с папенькой на её, Дуниной свадебке; поцелуй прощальный крепкий. Дуня даже охнула внутренне, как раньше не заметила то, что на поверхности лежало.

— Нас, сударушка, священник в часовенке обвенчать обещался через два дня вместе с Осипом и Преславой. Можно бы и завтра, да Преславе окреститься нужно, — сказал Михайла Петрович, притягивая к себе Глашу и обнимая за плечи.

— Но война же, — неуверенно сказала Дуня.

— Так ведь война-то, доченька, жизнь забрать может, а остановить никак не остановит. И любви она не помеха. Напротив, понять заставляет, кто по-настоящему дорог. Я б вокруг Глаши долго кругами ходил. Может, и не решился бы. Зачем такой лебёдушке старый хрыч? — сказал Михайла Петрович.

— Не говори так, Михайла. Для меня нет жениха тебя желаннее, — сказала Глаша и спросила Дуню: — Так благословишь, подруженька?

Дуня, успевшая опомниться, озорно сверкнула глазами и нарочито строго протянула:

— Совет да любовь вам, дети мои.

— Дуня! — в один голос воскликнули Глаша и Михайла Петрович.

— Благословляю и очень за вас рада, — уже серьёзно сказала Дуня и кинулась к отцу с подружкой, обнимая их и целуя.

На следующий день отец Иона крестил Преславу, получившую имя Прасковья. Невест к венчанию всем поселеньем готовили. Порастрясли свои запасы и язычницы, и крестьянки, и Дуня с Глашей. Из всех тканей, кружев, что нашлись, сшили за день мастерицы два платья и две фаты с венками.

Михайла Петрович лишь вздыхал украдкой, за суетой наблюдая. По прежним временам он бы свадебку не хуже Дуниной закатил, на весь Ярославль. Ну да не беда, кончится война и соберут они с Глашей за одним столом и Дуню, и Петра с Павлом, и братьев с семьями, вот тогда и отпразднуют, как полагается.

Старший Волхв, как ни строжился, а не удержался. Ради торжества открыл путь в городище людям Михайлы Петровича, а внучке передал деревянный ларец с украшениями её покойной матери, да золотыми самородками. Не захотел, чтоб в скупости обвиняли, да в том, что внучку отдал бесприданницей. На венчание язычники, само собой не пошли, но к праздничному застолью присоединиться обещали.

Не сравниться было наспех сколоченной деревянной часовенке с древними белокаменными храмами. Но все меркло от светящихся счастьем и любовью лиц двух пар, от проникновенной речи старого священника, от летящих словно в небо слов обряда:

— Венчается раб Божий Михаил рабе Божией Глафире… раб Божий Иосиф рабе Божией Праскеве. Господи Боже наш, славою и честию венчай я.

Глава тридцать третья. Подарок Болотника

Отряды свои отец с дочерью объединить решили, при общем одобрении. Ещё до венчания Михайла Петрович послал за оставшимися в прежнем лагере дозорными, малолетними лазутчиками и отлёживающимися после контузии пушкарями.

При появлении в городище Андрейка и братья, те, что в магическую ловушку попались, решили над остальной ребятнёй верх взять. Как у мальчишек принято, путём драки. До взрослых не дошло, Стеша намечающуюся разборку остановила.

— А ну, уймитесь! Забыли, что драки запрещены? — обратилась она поначалу к Евсейке и его друзьям, уже рукава рубах закатавшим. Затем к пришлым повернулась со словами: — У нас матушка барыня ух и строга, не забалуешь. Да и чего делить-то? Отряд вон как увеличился, небось, всем лазутчикам работёнки хватит. А ну замиритесь!

Под её строгим взглядом Адрейка с Евсейкой по рукам ударили, а вскоре уже вовсю обсуждали, на каких заданиях были. Видевшие их взрослые удивлялись:

— Смотри-ка, ребятня как быстро сдружилась.

Пушкари тоже приятелем обзавелись. Сошлись они с Тихоном, который, как узнал о том, что артиллеристов к ним занесло, принялся сокрушаться:

— Вот ведь, а мы-то пушечку французскую в болоте затопили!

И принялись они втроём обдумывать, как ту пушку вытащить. Дня три