-  Мне… я уже говорила тебе, - растерянно попыталась я вставить еще хоть что-то от себя.

-  Понял тебя. Мне тоже проще дистанционно -  подготовлю  и скину тебе.  Все, Алена, я на работе. Хорошо тебе доехать.

-  Спасибо…

   Коротко и ясно ответил.  И так же просто и без возражений - как Беркутов.  Что это – такой удачный день? Я же этого добивалась?  Мне же это было нужно?  Какого… тогда я захлебываюсь слезами, не видя ничего, кроме размытых зеленых пятен за окном… устал он.  А у меня все хорошо, я вот не устала совсем.  С-скотина…  Нет, я не расстроилась, просто не ожидала, наверное – что вот так...  Это  «просто и легко» почему-то оказалось еще и слишком внезапным, что ли?  И непонятно – откуда было взяться   новому витку смертельной обиды и  боли?  Хотелось выть и скулить в полный голос, как воет брошенная или потерявшаяся собака.  Из-за температуры, скорее всего – она поднималась опять.  А еще предстояло дома…  Немножко передохнула и набрала опять брата:

-  Коля, я уже еду,  только  температурю.  Не говори никому  дома, я тихой мышкой…

-  Поздно,  мышка,  но температура – хорошая отмазка. Посидишь десять минут и отвалишь. Приезжала бы чаще, праздник не затевали бы.  Я так понял – ты одна?  Жаль.  Ну, да ладно.

    Ира на мой звонок и сообщение о том, что я уезжаю дней на десять по семейным, среагировала  как-то прохладно.  А я, затаив дыхание, прислушивалась к ее голосу,  стараясь  уловить интонацию и настроение.  Нормальный спокойный голос…  она мирно пожелала мне удачной дороги.  А у меня почему-то опять – обида.  И опять слезы.  Да что такое?  Всегда знала, что жалеть себя глупо и просто нельзя.  И сейчас , наверное, просто нужно  выспаться. Закрыв изнутри купе, я опустила шторки, разделась до трусов и улеглась на уже застеленный диван. Уютно  укутавшись простыней и покачиваясь в такт движению поезда, прислушивалась к своему состоянию, опасаясь обнаружить признаки инфекции и притащить ее  родным.  Но ни насморка, ни першения в горле не наблюдалось – непонятно.

   Почти все тысячу восемьсот километров я проспала.  Вставала  только в туалет да выпить минералки, которая стояла тут же на столе.  Ни кушать, ни смотреть в окно, ни разговаривать с кем-то не было никакого желания.  Проводника, предложившего горячий обед, входивший в стоимость проезда, я попросила меня не беспокоить.  Только перезвонила на следующее утро Беркутову, обнаружив несколько пропущенных от него, и поблагодарила за заботу и беспокойство.  И опять  всплакнула, засыпая –  его было жаль.  Или себя – я уже и не знала.

   К моей станции поезд приходил в десять утра. Еще вчера мы договорились с братом, чтобы он меня встретил.  Я переоделась в самую удобную и любимую свою одежду – летний комбинезон с короткими рукавами, отгладив его прямо на постели утюжком, взятым у проводника.  Легкая ткань из тонкого кремового шелка со схематичным черным рисунком струилась, при каждом движении обдавая тело прохладой.  Шаровары собирались резинкой на щиколотках, тонкий черный ремешок перетягивал талию, на ногах – босоножки на невысоком каблуке.  И сосущая, по тошноты просто, пустота в желудке…  Температура ушла, и ожидаемо  проснулся голод, и не просто, а настоящий жор.  Проводник предупредил, что прибытие через двадцать минут, но я успела вкинуть в себя вареное яйцо, сдобную булочку с намазанным на нее маслом и выпить стакан крепкого черного чая.

   Коля ждал возле уазика, который припарковал сразу возле перрона.   Увидев меня, быстрым шагом пошел навстречу, улыбаясь и раскрывая руки для объятий.  Он был младше на два года и совсем не похож на меня – высокий, худой, красиво загорелый почти до черноты, в форме с коротким рукавом и капитанскими погонами.

-  Цветешь, сестра?  Как отпустил-то одну?  Мне тебя охранять или  переоденешься в лягушачью шкурку? – тесно прижимал он меня к себе.

    А я вдруг почувствовала что-то совсем необъяснимое:  уютное тепло в душе, такое немыслимое облегчение и удовольствие  - расчувствовалась.  И плакать… мне опять хотелось плакать, потому что   это нахлынуло так неожиданно...

-  Колька, - прошептала я потеряно, - я, кажется,  беременная.

-  Да? – баюкал он меня в объятиях, - ну и ладно, мы это переживем. А ревешь чего?

-  Только сейчас дошло, Коль.  Это же просто ужас - раздражаюсь,  психую на пустом месте, обижаюсь, реву…  жрать не хочу. Да  я почти уверена, что все дело в гормонах, влияющих на  ум, - веселилась я,  показывая пальцем пораженное гормонами место, - а значит есть надежда, что со временем колличестко серого вещества  восстановится до прежнего объема - я же всегда была очень разумной и практичной.  Гони к Вале.

-  С ума сошла?  Мать стол накрыла в саду, родня подтягивается…

-  Сегодня рабочий день, наша Валя на работе.  Пожалуйста, Коль, все-таки была температура, а это может быть не совсем хорошо, - улыбалась я во весь рот, - у  Аськи такого не было?

-  Аська сцыкала - с самого начала и до  конца, и сиськи стали, как ведра, - обеспокоенно глядя на меня, делился брат информацией, усаживая меня в машину.   А я  уже даже не улыбалась, сосредоточенно впитывая эту информацию, как губка.

-  Сиськи?  У меня всегда увеличиваются перед делами… это не показатель.  Поехали уже,  брат, а то я с ума сойду!

   Это оказалось не опасно.  В самом начале беременности яйцеклетка не сразу прикрепляется к стенке матки.  До десяти дней может пройти до внедрения ее в слизистую, но при этом уже вовсю идет гормональная перестройка и организм генерирует ХГЧ – гормон беременности, идет настройка под нее.  И такие подарки, как небольшая температура, расстройство пищеварения,  даже слабое кровотечение вполне возможны.

   Я сидела на кушетке, прижимая руки к животу и глупейшим образом улыбаясь, а наша с Колей двоюродная тетка, старше меня  всего на восемь лет,  объясняла мне, чего еще можно ожидать в ближайшее время – это утренняя тошнота…  Я блаженно замирала, вспоминая, что да – было. Пускай просто от голода, но было же! Сонливость...  О-о-о!  Отсутствие аппетита или жор…  Да! Да!  Диарея или запоры… А и фиг бы с ними - переживу.  Настроение…  Прыгает!  Как заяц скачет.   Ур-ра-а!  Непереносимость или наоборот – непонятное пристрастие к еде и запахам…

   Благодарно прижимаясь щекой к  белому халату Вали,  я вдыхала запах  больницы – невообразимо приятный.

   К родительскому дому мы добрались в самый солнцепек.  В саду под  огромной грушей, такой старой, что нутро ее было одним огромным дуплом, стояли столы с количеством посадочных мест человек на пятнадцать.  Проходя к дому мимо груши, я шепотом отметила:

-  Коль, сидеть под ней все страшнее и страшнее, а мне жить сейчас хочется особенно сильно.

-  Посмотришь потом – батя зацементировал  ствол.  Теперь это считай - бетонный столб, а выкорчевать… ты что – это же «Бера» и груш с нее не меряно.

-  И ос тоже - ух, - вспомнила я истекающие медовым соком груши, подбородок, руки в этом соке и тысячи ос над  кучами падалицы под деревом. Нашей с братом обязанностью было собирать ее и уносить из сада.  Таскали ведрами, отмахиваясь от осиных полчищ.  Не единожды были ими кусаны.