А если бога нет и люди произошли от обезьяны, то они должны терпеть и очеловечиваться. Весь процесс эволюции – это изживание обезьяны внутри себя, ежедневная борьба каждой особи с прародителем. Обезьяна – животное, она живет только инстинктами, которые удовлетворяет любой ценой, как Вадим. Чтобы побороть обезьяну, нужно терпеть и не заниматься сексом, когда очень хочется, терпеть и не пить и не наркоманить. Не из-за дьявола, а из-за обезьяны внутри. Тогда у будущих людей не будет преступников, и все будут добрыми и хорошими. Вот психолог уже более очеловеченный, чем, например, мама, но мама более очеловеченная, чем Вадим. В обезьяньей системе получается, что священники – более очеловечены, они не творят зла, но они и потомства, хорошего, с меньшим процентом содержания обезьяны, не производят, а значит, они – тупиковая ветвь развития.

У самих священников другая система, третья. Батюшка говорил, что священники уравновешивают зло. Мир – это весы. И на одной чаше весов плохие люди, а на другой хорошие. А самые хорошие – это священники. И чтобы в мире все было поровну и зло не поглотило нас, священники должны молиться, отпускать грехи и очищать людей. Такая система Нине не нравилась математически. Священники думают, что чем больше священников, тем меньше плохих людей, но если мир – это весы, то чем больше священников, тем хуже должны быть оставшиеся люди, чтобы мир оставался в равновесии. И если совместить теорию священников с теорией про обезьян, то потомство будут давать только плохие люди, не очеловеченные. Они точно не захотят быть священниками, и священников опять станет меньше.

Итак, что из этого следует? Если бог есть, то Нина уже попала в ловушку дьявола, она поторопилась, теперь она станет женой Вадима и останется в бетоне навсегда. Если бога нет, то Нина все равно в ловушке у обезьяны, с которой получатся совсем не очеловеченные дети. Нину вдруг осенило: третья система! Она какая-то совсем нелогичная и неправильная, но разве то, что с ней произошло, правильно? Нет. И главное, но только в этой системе и остается у Нины шанс выбраться и спастись.

– Господи, – зашептала она вслух. – Если ты есть, помоги мне, пожалуйста, пусть меня спасут, я не хочу так жить. Я лучше умру, правда. Если ты меня спасешь, я уйду в монастырь и стану священницей, я тебе обещаю, пожалуйста, Господи, я же раскаялась…

17:26. Вадим

Вадим предвкушал отпуск. Вообще-то он не любил ходить в отпуск, потому что делать ему дома было совершенно нечего, но теперь у него была девочка и ему будет чем заняться. С Дэном ему нравилось быть дома, они всегда что-нибудь делали вместе, разговаривали, ели, топили печку, смотрели телевизор. Если девочка окажется послушной, Вадим вытащит ее и покажет кино. Не сейчас, конечно, а потом, в конце отпуска. Перед тем как сделать из нее женщину. Больше не будет пустых отпусков в скуке и мороке. Когда кто-нибудь есть, всегда лучше.

Тогда, много лет назад, тоже был отпуск, и делать было нечего – он целыми днями болтался по дому и ждал вечера, чтобы идти к соседке. На третий день она дала ему ключи и попросила присмотреть за старшей – та простыла, а брать больничный по уходу за ребенком было невыгодно. Это было странно, он не понимал, как надо присматривать и о чем ему с ней говорить. Но да, проследит, чтобы пила лекарства и полоскала горло.

Раньше он не обращал на ее детей внимания и воспринимал их как говорящих домашних животных. Но девочка ему понравилась. Она пыталась с ним поболтать, показывала свои игрушки и книжки, расспрашивала о нем, о том, как он учился в школе, как жил, где его родители. Он врал, а она всему верила, это было приятно. Он врал, что его все боялись, он бил даже старшеклассников, а все девочки в школе были в него влюблены. Девочка вообще была лучше матери – волосы у нее были мягче, кожа нежнее, пахла она приятнее, и пальчики на ножках – маленькие и аккуратные. Когда он обнимал ее и трогал, она не напрягалась и настораживалась, а гладила его тоже. Надо было ей тоже что-то подарить, чтобы она думала, что он хороший. Он носил ей пирожные и конфеты, а потом забирал упаковку, чтобы мать не узнала. Это был их секрет. Девочка привыкла к нему очень быстро – уже день на третий она сама висла у него на шее и целовала в щеку. Терпеть было невыносимо.

Когда она полоскала горло в ванной и набирала в ротик желтый раствор фурацилина, похожий на мочу, член вставал, хотелось зажать ее тут же в ванной и сунуть в нее член, несмотря на боль и последствия. Он стал думать о том, как это сделать.

Сказал, что он заколдован и она может ему помочь, расколдовать. Но это очень секретное. Ей понравилось про секрет, про конфеты и пирожные она не рассказывала, так что можно было попробовать. Это, конечно, было очень опасно, но от чувства опасности внутри появлялся этот будоражащий страх, как после смерти мегеры: казалось, что все становится острее и отчетливее – ванная, раковина, кафельная плитка.

Девочка очень хотела узнать секрет прямо сейчас, но он протомил ее хорошенько – секрет смертельный. Если она кому-то расскажет, то этот человек исчезнет, как ее отец. Отца девочка любила, и на этом можно было сыграть: якобы ее мама рассказала секрет на работе, и отец девочки умер. И еще на работе у него одна девочка рассказала, и в школе… Девочка очень испугалась и даже заплакала, но на следующий день любопытство пересилило, и она согласилась. Он долго трогал ее в ванной, гладил, смотрел, как у нее все устроено, а потом научил ее, как нужно делать ему приятно. Рот у девочки был настолько мягкий и маленький, и ручка, которой она держала член, такой теплой, что он не сдержался и, взяв ее за голову, впихнул член прямо в горло, девочка начала задыхаться и попыталась вырваться, и это было так волнующе, что он тут же кончил.

Девочка обиделась и заплакала, но он быстро успокоил ее конфетами и ласковыми словами и похвалил за то, как сильно она ему помогла. На следующий день девочка уже не хотела ему помогать, и конфеты не сработали. Но он сказал, что если она не поможет полностью, то ее сестра умрет, а потом и мама. Она ведь уже согласилась, придется доделывать. Девочка спросила, сколько еще раз придется это делать. Он назвал количество оставшихся дней отпуска – потом придумает что-нибудь еще. Нужно как-то к ним переехать, чтобы оставаться наедине, – в обед, например, или когда мать уйдет в магазин. Девочка уже не брала член сама и упиралась руками ему в бедра, чтобы не задыхаться, а потому пришлось самому двигать ее головой. Потом она кашляла, как-то ее даже стошнило, и она долго еще плакала и не хотела продолжать.

Он перестал оставаться на ночь – теперь мать казалась грубой, некрасивой и трогать ей там ночами было уже неприятно. Нужно было потерпеть, но он потерял бдительность, не предугадал, за что и поплатился. В последний день отпуска, после того, как он сказал девочке, что все закончилось, и принес ей три пирожных сразу, и она так обрадовалась, что даже обняла его, соседка не отпустила Вадима домой.

– А чего ты от меня бегаешь? Уже недели две не оставался.

Пришлось остаться. Ночью она полезла к нему прямо на кухне. Принялась целовать, распахнула халат, оголив груди, которые после девочкиных крохотных сосочков показались неправдоподобно огромными. Он все еще думал о груди, закрыл глаза, чтобы представить девочкины сосочки и попку, а потому не ожидал, что она снимет с него штаны. Она вдруг отстранилась и замерла. Он открыл глаза и понял, что она смотрит на его член с таким ужасом и удивлением, что член тут же опустился сам.