Они прошли внутрь и оказались в небольшой комнате, похожей на исповедальню. Батюшка перекрестился на икону, а Катя не стала.

– Вы верующая? – спросил батюшка.

– Не знаю, – честно призналась Катя. – Скорее нет, чем да. Это не из-за бога, а из-за матери. Все, что с ней связано, меня раздражает.

– Марина вас любит. И вас, и сестру вашу.

– Не будем о ней. Вы хорошо знаете Нину?

– Нет. А Марину хорошо. Она страдает.

– Я не за этим пришла. Мои отношения с матерью – это отдельная тема. Мне есть в чем ее винить, но фокусироваться на этом я не хочу. Сейчас есть вещи поважнее.

– Нет ничего важнее любви и прощения, – сказал батюшка и сел.

– Это вы матери моей рассказывать будете. Меня интересует Нина.

– Я не знаю, где она. Марина приводила ее, и я рассказал про грехопадение. Это все.

– Да, я в курсе про этого мальчика. Значит, еще и вы ей добавили.

– Зря вы так. Я никого не осуждаю…

– Да ладно? Я все детство только и слышала: «А батюшка сказал», «А батюшка говорит»… Если бы вы поменьше говорили, нам с сестрой точно жилось бы полегче. А то она надрючивала нас за каждый проступок.

– Это их успокаивает. Страждущих. Они не чувствуют Господней любви в сердце своем, тревожатся, а тут находят успокоение.

– Да это понятно, – отмахнулась Катя.

Она никогда еще не говорила со священником, а потому о многом хотела спросить, но, с другой стороны, откуда у этого человека, промывающего старушкам мозги и вытаскивающего из них пожертвования, могут быть ответы?

– Расскажите мне.

– Чего? – Катя улыбнулась. – Вы хотите, чтобы я исповедалась? Я? Мне некогда, а грехов на мне столько, что за неделю не рассказать.

– Грехи и не надо. Просто поговорить.

Катя подумала, что это, в общем-то, неплохо. Говорила же она вместо отца со стулом, а тут живой человек, готовый выслушать. Может, и вправду полегчает. Тем более бесплатно.

– А давайте, – кивнула Катя. – Куда идти?

– Да никуда. Это не исповедь.

Катя начала с Нины, но потом, почему-то даже не упомянув об отце и гипнозе, съехала на рассказ о своем одиночестве и попытках создать семью. Даже замуж вышла.

Она часто слышала от подруг, хватавших ее за руки и заглядывавших при этом прямо в глаза: «Мы как будто созданы друг для друга!» или «Это мой человек, мой! Понимаешь?» Катя не понимала. В ее мире бесконечных возможностей все были созданы для всех, и «своих» тоже было если не много, то предостаточно. Она даже посмеивалась над наивными дурочками, которые обычно влюблялись при этом в какого-нибудь редкостного мудака, страдали, плакали, а потом начиналось снова.

Катя хотела хоть раз почувствовать настоящую любовь. Чтобы это было не рациональное, а совершенно мистическое понимание, что человек тебе подходит. Как потерянная половинка, которая внезапно нашлась и теперь все будет совсем иначе. И ни притираться не нужно, ни учитывать совсем ничего, не надо заводить в голове папочку, в которую складывать все новые знания – сколько сахара в чай, любимый цвет, про машины не надо и о пожарах умолчать. Что-то духовно совпадающее. И можно, наконец, рожать детей, планировать общее будущее и мечтать о том, как оно будет в старости. И даже если нет, даже если развалится потом, то неважно. Это мощное мистическое даст столько совместного счастья, что никогда не вспомнится с горечью. И даже если умрет, любовь и чувство этой поразительной нежности останется в мире, сохранится невидимым облаком, которое будет оберегать тебя до самого конца. Хотелось, чтобы было вот так, чтобы по-настоящему, а не как всегда – совпал одним краешком, и что-то там чувствуешь. А потом ни горечи внутри, ни боли, так, удивление. Скука и лень. Снова искать, притираться и пробовать.

– Вы идеалистка, – улыбался батюшка.

– Да я сука циничная, – отмахнулась Катя и подумала, что выругалась в церкви. И как-то это не очень.

– Это вас и точит. Все настоящее. Любая любовь настоящая.

– Это в Библии написано?

– Нет, это я так чувствую.

– Мой отец заставлял меня сосать ему. Это тоже любовь?

Священник улыбнулся:

– Да. Только исходит она от человека больного, а потому и любовь у него такая уродливая получается, больная.

– А мне-то теперь как с этим жить, а?

– Нормально жить. Как все. Хочешь, грехи тебе отпущу? Пойдешь, и с чистого листа. Ни прошлого никакого, ни последствий, ни к чему болью не привязана, только любовью.

Катя опять улыбнулась:

– Я же не темная старушка, чтобы в эту дребедень верить. У меня есть негативный опыт, причем в раннем детстве. Психика уже неправильно сформировалась. И мне нужно как-то это исправить, а потом уже с чистого листа…

– Старушки так же вот сидят и рассказывают мне, как они чего-то там исправлять собираются. Ей девяносто уже, она на ладан дышит, и все мне: ой, батюшка, родненький, прости дуру грешную, змею подколодную, нагрешила я, но исправлю! Сейчас прям и исправлю. А не надо исправлять. Осознал, простил себя и дальше.

– Может, и так… – Катя пожала плечами. – Пойду я.

– Иди, только я грехи тебе все равно отпускаю. И идешь ты с чистого листа, хочешь ты того или нет, – подмигнул ей батюшка.

Катя улыбнулась ему и вышла. Хороший батюшка оказался. Приятный. И понимает все. И помочь ничем не может. Хотя и вправду стало немного легче.

Чем ближе Катя подходила к дому, тем больше склонялась к тому, что батюшка прав: это просто успокоение. И церковь, и медитации, и психоанализ. Одно и то же. Просто кто-то со стороны говорит тебе, что ты хороший, что ты теперь в порядке, что все правильно. Но это временная мера, а потому человек приходит за успокоением снова и снова. И гипноз, наверное, действовал так же. Что-то вспомнил, списал все свои ошибки на то, что просто не знал причины, а теперь знаешь, и вроде как успокоился. Но на самом деле это ничего не давало. От этого не нашлась Нина, у Кати не появилась семья, Марина так ничего и не поняла, да и сама Катя все еще не знает, как жить дальше. Проблемы все равно придется решать. И как всегда самой.

15: 32. Вадим

Работалось великолепно. Вадим чувствовал себя бодрым и сильным, даже на обед не пошел. Лучше вернется домой пораньше и поговорит с девочкой. Надо поскорее внушить ей, что выхода нет. Может, рассказать, что мать даже искать ее не пытается. Да, это точно сработает. Вадим снова вспомнил бесчувственную соседку и их странный роман.

В следующий раз он принес шоколадку и цветы. Она вроде бы обрадовалась, значит, сегодня не выгонит. Может быть, завтра или потом как-нибудь. Перед тем как уложить детей, она вдруг развернулась к нему и проговорила жестко:

– Тебе пора. Поздно уже.