молодых девушек, верховный жрец клал на насыпь один камешек. Прежде всего, мы с Беном пошли и посмотрели на кучу гальки, которая представляла собой что-то вроде пирамиды высотой около десяти футов, и, насколько я мог подсчитать, вмещала не менее миллиона камешков.

"Да ведь, – промолвил Бен, увидев эту горку камешков, – этот шар, должно быть, лежал там за тысячи лет до Адама и Евы, иначе этот первосвященник – самый дерзкий лжец, которого я когда-либо видел. В любом случае, я считаю, что последний камешек брошен в эту кучу, и этот шар вылетит из этой рощи в этот самый час, или меня зовут не Бен Бакстер."

Итак, мы вернулись к шару, и Бен отодвинул священника и стариков с дороги и дал команду тянуть. Но эта проклятая штука так крепко прилипла к песку, что ее почти не шевелилась, пока она вдруг не накренилась, и мы с Беном и еще около двадцати дикарей толкнули ее сзади, и она перевернулась, и конечно, трос соскользнул с вершины.

"Ты мог бы догадаться, Бен", – сказал я. – "Мы знаем, что скатить шар чертовски легче, чем тащить его".

Так что мы все взялись за него и покатили, как большой снежный ком, пока мы не выкатили его из рощи прямо на открытое место перед деревней. И, хотя эта штука была примерно четырнадцати футов в диаметре, весила она не больше пяти тонн.

Тогда Бен говорит мне: "Джим, я думаю, мы уже разобрались с этим делом, но идею нужно поддерживать, и я собираюсь показать этим черным разницу между настоящим живым богом и большим, круглым шаром. Если не трудно, принеси табуретку, которую я сделал, когда мы только пришли сюда."

Итак, я принес табуретку из хижины и Бен, достав свой складной нож, вырезал ступеньки на поверхности шара, чтобы взобраться на него, на случай, как он сказал, что это будет выглядеть недостойно для бога – распластаться и карабкаться вверх по гладкой стороне шара, держась за него зубами и бровями. Когда он встал, я бросил ему табуретку, и тогда он проделал четыре отверстия наверху, чтобы ножки табуретки были устойчивыми, затем вытер лоб и сел. И когда дикари увидели Бена, сидящего на верхушке шара, а они привыкли думать, что это их бог, когда он лежало в роще, засыпанный песком, и никто не знал, что это было на самом деле, они устроили такие крики, вопли и барабанный бой, каких вы никогда не слышали за все свои дни рождения. После этого они построили Бену большую хижину, с четырьмя слоями кокосовых матов, и в два раза больше любой другой хижины, и они принесли ему лучшие фрукты и столько другой еды, сколько было, и ему ничего не осталось, как успокойся. Верховный жрец поклонился ему, так как все знали, насколько он был плох, когда сжигал корни мангровых деревьев, и он видел, что бесполезно спорить с мнением Бена. Каждое утро и вечер, в самое прохладное время дня, Бен, бывало, забирался на шар, садился на табурет и курил трубку, потому что на острове росла трава, похожая на табак, и он устанавливал законы для этих дикарей, если они ссорились или воровали, то наказывал их пятьюдесятью или сотней ударов бамбуком.

Что ж, джентльмены, следующие пять или шесть месяцев все шло так же, как и всегда, и в это время не увидели ни одного корабля. Мы начали привыкать к такой жизни, и постепенно научились говорить на их языке совершенно свободно, и, наконец, я сам женился на очень милой молодой девушке. Это было двадцать второго декабря, когда мы выкатили шар из рощи, где, как я уже говорил, солнце никогда не освещало его, из-за того, что он лежал в тени скалы, но затем мы выкатили его на открытое место где солнце освещало его все время, за исключением ночных периодов. Бен обычно говорил мне, когда спускался с вершины вечером:

"Джим, ни один человек не смог бы забраться на этот шар в такую жару. Его поверхность раскаляется докрасна на солнце и обжигает так же сильно, как раскаленное железо." – что было правдой, потому что я чувствовал это много раз.

Наконец, это случилось в июле или августе, то есть в тамошний зимний сезон, хотя на севере солнце стоит почти так же высоко, как и в любое другое время года, потому что в тропиках особой разницы нет, и хотя я не совсем уверен насчет этого. Черт возьми, я помню, что тогда произошло, так ясно, как будто это было вчера. День был душный, ни малейшего дуновения ветерка, и я весь день просидел в помещении из-за жары. На закате я, как обычно, проснулся, а когда вышел, то увидел, как Бен мчится к шару с трубкой во рту, как обычно. Он взобрался на вершину по ступеням, вырубленным на поверхности, и сел, дикари встали вокруг, и разговаривали с Беном так же, как с судьей в суде. Я прогуливался, курил и не особенно интересовался тем, что происходило, наблюдая одно и то же каждый вечер в течение нескольких месяцев, как вдруг я услышал, как один из дикарей закричал, и, оглянувшись, я увидел, что шар двигался и раскачивался то туда, то сюда, а Бен Бакстер сидел на табурете с трубкой во рту и побледнел, как белый лист, и его глаза вращались, и сам он застыл. Я сам был парализован и не мог пошевелить ни единым мускулом, я был так удивлен, и дикари тоже, и, думаю, секунд пять, хотя в то время это казалось скорее месяцем, что шар продолжал трястись и раскачиваться, и все, кто смотрел на него, могут смогли бы подтвердить это. Затем одна его сторона треснула и широко раскрылась, и оттуда выглянула голова, и это была самая огромная голова, которую я когда-либо видел или ожидал увидеть. Она была плоской, как у ящерицы, и около четырех футов в длину, два больших глаза, похожие на суповые тарелки, выступали примерно на полфута из носа, а из кончика носа у него торчал рог длиной около фута. И через секунду я слышу треск, и этот шарик или скорлупа лопается прямо надвое, и оттуда вылез огромный зверь и встал на песке. Его тело было около двенадцати футов длиной, темно-коричневого цвета и покрыто чешуей, как у крокодила. Его передние лапы были короткими, а задние – большими и сильными, и у него было по три острых когтя на каждой лапе. И у