— Антон Викторович, а… они были счастливы? Катя и Виктор?

— Мои прадед и прабабка? — глаза Радулова округлились от удивления.

— Да… Вы простите, за такие вопросы странные. Понимаете, не знаю даже, как сказать вам…

Она явно собиралась признаться в том, откуда знает о предках Радулова и мне вдруг стало обидно за Катю — Антон ведь ничего о ней не знает, он решит, что она — сумасшедшая! И хрен я ложил на его мнение, да только… Только не хотел, чтобы Катя прочла в глазах… Поэтому и сказал — первое, что на ум пришло:

— Катя прочла о них в архиве. Она там работала. А когда мы узнали о вас, вспомнила и решила расспросить.

Поверил Антон или нет, я так и не понял — он внимательно посмотрел на меня, потом на Катю, а потом, видимо, решил, что сойдет и такое объяснение — ответил, прежде чем выйти из комнаты:

— Да, они прожили долгую и счастливую жизнь. Вырастили троих сыновей. Умерли глубокими стариками.

Он ушел. А Катя обернулась ко мне. Я ждал обиды с её стороны. Я думал, что сейчас она скажет, что Я стыжусь её, что ей это неприятно… Но она вдруг шагнула близко-близко, ладонями обхватила мое лицо, радостно улыбнулась и, наклонившись, быстро прикоснулась губами к губам.

— Спасибо! — прошептала и попыталась отстраниться.

Я, конечно, оказался быстрее — понимал, что слишком увлекаться нельзя, но и устоять не мог! Поймал за руку, усадил себе на колени и поцеловал, как положено — так, как хотел! И чувствовал сопротивление только первые пару секунд — потом она уже сама отвечала, зарываясь пальцами в мои волосы!

И, естественно, я был неправ! Не должен был её дезориентировать! Когда хлопнула входная дверь, и я посадил Катю в её кресло, у неё был такой вид, что только слепому и детям не было ясно — эти губы только что целовали!

А Радулов не был ни тем, ни другим.

Нам с Гришей разрешили сходить к озеру — со двора в его сторону открывалась маленькая калитка. А само озеро было буквально в трехстах метрах от забора.

Пока шли, он расспрашивал о Джонни. А мне все казалось, что вот сейчас, вот через минуту он спросит о… матери. Точнее, о мачехе…

В обоих письмах, данных Анной Мерцаловой Марку много раз было уточнено, что и увезти, и оставить здесь ребенка можно только по желанию самого мальчика. И да, она мне не показалась идеальной матерью, более того, она была женщиной жесткой, но… Я сердцем чувствовала, что она всё-таки любит Гришу! Любит, несмотря на собственные заверения в обратном, несмотря на обиду на Гришиного отца. Ну, невозможно воспитывать ребенка столько лет и не полюбить его! Тем более, такого замечательного ребенка, как Гриша!

— Гриша, ты хочешь с нами домой вернуться?

Он обернулся — огляделся и потом неожиданно взял меня за руку:

— Катя, мама… она, наверное, очень злится на меня! Я не знаю, как… как с нею встретиться!

— Гриша, а хочешь, мы прямо сейчас ей позвоним? По телефону же легче поговорить? Как думаешь?

Он встрепенулся — плечики расправил, весь подобрался, сдвинул темные бровки к переносице и кивнул!

Я набрала Марка, оставшегося в доме у Радулова, и попросила прислать мне номер Анны. И через пару минут мы уже ждали ответа от неё!

— Алло!

Я честно хотела уйти — мне был хорошо слышен её голос, хоть и стояла в нескольких шагах от звонившего мальчика. Неудобно все-таки подслушивать чужие разговоры. Но Гриша, ища поддержки, схватил меня за руку.

— Алло! Кто это? Ответьте! — нервным голосом повторила в трубку Анна.

— Мам… — сначала прошептал, а потом повторил громче мальчик. — Мама, это я, Гриша…

— Гриша? Гришенька, сынок! — она заплакала, голос сорвался, но потом, видимо, взяла себя в руки. — Гриша, с тобою все хорошо? Ты… Ты не пострадал? Не ранен?

— Нет-нет, со мною все в порядке… Мам? — губы его дрожали, а слезы, как он ни старался быстро-быстро стирать их кулаками, безудержно бежали по щекам. — П-прости меня-я!

А я и не понимала, что тоже плачу — так жалко их было! Два человека… Два родных человека, пусть и совершенно чужих по крови… И так жестоко их развела жизнь! Так глупо все получилось… Так поздно поняли… Я обняла мальчика сбоку.

— Гриша, сынок, это ты прости! Я очень соскучилась, слышишь? Ты ведь у Радулова, да? Смотри, есть два варианта. Во-первых, я могу прямо сейчас забрать тебя — Марк увезет, а я выеду вам навстречу! Но, если хочешь, можешь там остаться. Я не буду против…

Она говорила быстро-быстро, захлебываясь словами. Ей хотелось дать понять ребенку, что она, как мать, как человек любящий, примет и поймет любое решение, даже если ей самой оно будет не по душе! Она все для себя решила, наверное, и теперь очень спешила сказать об этом мальчику.

Отчего-то я была уверена, что если бы я сейчас взглянула на красавицу Анну Мерцалову, если бы сейчас она оказалась рядом с нами — я не увидела бы ни шикарного наряда, ни украшений, ни макияжа. Я не услышала бы ни надменности, ни властности в её голосе. Сейчас она была настоящей — такой, какой, возможно, эту женщину не видел и не слышал никто!

— Я тоже, мам… Я тоже соскучился…

— Ты подумай, сынок! И знай… Я в любом случае, что бы ты не решил, всегда буду… буду очень тебя любить! Я попрошу Марка дать тебе время…

… Через час, а то и больше, мы возвращались назад. Навстречу нам от калитки шли двое мальчишек чуть старше Гриши с удочками, закинутыми на плечи. Один, поравнявшись с нами, сказал:

— Мерц, айда с нами рыбу ловить!

Гриша вопросительно взглянул на меня — я пожала плечами, мол, решай сам, я ваших порядков не знаю!

— У нас сейчас свободное время. Следующая тренировка вечером.

— Ну, тогда иди! На рыбалке, знаешь, как хорошо думается!

И он побежал догонять ушедших вперёд мальчишек, а я отправилась во двор.

Компания парней играла в волейбол, легко и очень ловко перекидывая мяч через сетку, натянутую в углу двора. Двое, разложив запчасти прямо на плитке, покрывавшей большую часть пространства, ремонтировали мотоцикл. Ещё двое ругались возле сарая.

Ко мне было шагнул один из тех, кто наблюдал за ходом волейбольного матча, но вдруг дверь второго дома, не того, в который нас приглашал Антон Радулов, распахнулась, на крыльцо шагнул хорошо запомнившийся парень с татуировками, одетый в боксёрские трусы и с перчатками на руках и прокричал на весь двор:

— Пацаны, скорее! Наш Будда чужака убивает!

Они побежали как-то сразу, все вместе. И я не заметила, как, увлекаемая толпой, тоже очутилась в доме! Я уже бежала за ребятами, а смысл фразы только-только начинал доходить до меня! Какой-то их человек кого-то убивает? Чужака? Это кличка такая? Или… Или они Марка имеют в виду!?