Обладая присущей немцам аккуратностью и дотошностью, этот ученый пришел к непреложным научным выводам, подкрепленным его собственным многолетним опытом, что успешному исходу всякого оперативного вмешательства способствует надежно обработанное операционное поле. Он убедился, что болезнетворные элементы сохраняются не только на хирургических инструментах, – но и на руках оператора, на его одежде. Они проникают также в раскрытую настежь дверь операционной, могут попадать в нее и от человеческого дыхания, таиться в любом перевязочном материале и на прочих вещах.

Хирург Бергман разработал и ввел в своей больнице целый комплекс мероприятий, которые и стали основой асептики, очень тесно переплетающихся с антисептикой. Для пущей убедительности приведем определение этого понятия из того же «Словаря энциклопедических терминов», к помощи которого мы не раз уже прибегали.

«Асептика, – сказано на его, более чем емких страницах, – это система мероприятий, направленных на предупреждение внедрения возбудителей инфекции в рану, ткани, органы, полости тела больного (раненого) при хирургических операциях, перевязках, эндоскопии и других лечебных и диагностических процедурах».

Методы и вещества, связанные с осуществлением антисептики и асептики все более и более совершенствуются, однако нельзя сказать, чтобы все это совершалось легко и чтобы всеми оно тщательно соблюдалось.

* * *

Здесь наиболее уместно привести примеры из жизни знаменитого немецкого хирурга Христиана Теодора Альберта Бильрота, большого почитателя нашего соотечественника – выдающегося хирурга Николая Ивановича Пирогова[19].

Теодор Бильрот прослыл убежденным сторонником методов антисептики и асептики. Большая часть всей его сознательной жизни прошла в австрийской столице Вене (начиная с 1867 года), где витал еще дух безвременно почившего Игната Земмельвейса. А до переезда в Вену Бильрот много и весьма успешно работал в лучших клиниках Европы. В течение весьма продолжительного времени он возглавлял даже кафедру хирургии в Цюрихе, постоянно, при этом, общаясь с самыми выдающимися медиками, – следственно, ему было с чем сравнивать свою венскую больницу. Она поразила его царившими в ней порядками, вернее – своими вопиющими беспорядками, повсеместной грязью, забрызганными кровью сюртуками хирургов, высокой смертностью пациентов.

Короче говоря, ему нужно было начинать с того, с чего начинал уже в свое время Игнат Земмельвейс.

Первым делом Бильрот потребовал от коллег – хирургов мыть перед операцией руки, используя для того хлорную воду или соответствующий раствор сулемы. Затем он ввел обязательное проветривание палат, регулярную и постоянную их уборку, которая заключалась в том, что палаты полностью освобождались от кроватей, столов и разного рода тумбочек. В них сначала тщательно мыли полы и окна. Далее – все вытащенные в коридоры кровати и тумбочки также тщательно отмывали, и лишь после этого все возвращалось на свои прежние места.

Совершенно иной вид обрели при Бильроте больничные операционные. Он добился обеспечения всех врачей, кроме хирургов, необыкновенно чистыми белоснежными халатами, заменившими их обычные окровавленные сюртуки, причем это было сделано с таким расчетом, что халаты врачам можно было менять не только ежедневно, но и чаще того, после экстренных, скажем, дежурств, в зависимости от сложившихся обстоятельств.

Старания Бильрота вскоре принесли свои плоды. Смертность в его клинике резко снизилась, однако добиться полного искоренения случаев послеоперационной лихорадки все же ему не удавалось никак.

Да и как она вообще могла присутствовать! Виртуозный хирург, внедривший в практику массу новых сложнейших операций, о возможности которых раньше никто до него и не думал, – он чуть ли не до конца своих дней оставался в плену какой-то непонятной ему самому инерции.

К примеру, он никак не мог допустить, чтобы хирурги, эти явные аристократы среди прочих служителей древнегреческого и древнеримского бога Асклепия – Эскулапа, уподобились каким-нибудь парикмахерам из столичных салонов!

Зацикленный на подобного рода мыслях, сам Бильрот ни в коем случае не позволял своим хирургам входить в операционный зал в белых халатах. В святую святых в его клинике хирургам надлежало являться в самых лучших своих костюмах – нарядах, как на какой-нибудь торжественный, праздничный бал. Более того, он строго – настрого запрещал находиться там санитаркам, медсестрам, то есть – всем медицинским работникам, не имевшим подлинных врачебных дипломов.

В операционной хирургам предстояло священнодействовать только в компании со своими коллегами.

Такова была сила традиции, и ей не мог противодействовать даже сам великий Бильрот[20]…

* * *

Что же касается Листера, то вся его жизнь и в дальнейшем протекала в полнейшей безмятежности. Ему отведены были долгие годы, он прожил восемьдесят пять лет, причем последние двадцать пять лет провел в роли своеобразного свадебного генерала, совсем уединенно, в деревне, откуда лишь изредка наведывался в Лондон, и где его время от времени посещали различные делегации почитателей.

Автору этих строк не раз приходилось слышать восторженные рассказы одного из таких почитателей великого британского хирурга.

Помнится, это был уже совершенно старый врач, тоже в прошлом хирург, в свое время обучавшийся в Лионском университете. На учебу он отправился прямо из провинциального города Житомира.

Так вот, будучи еще первокурсником, ценой строжайшей экономии, накопив необходимые средства, он отправился в Лондон, а оттуда – в его ближайшие окрестности. Увиденного ему хватило затем на долгие годы, на всю, его собственную, далеко не простую жизнь. Здесь было все: и гражданская война, и нашествие петлюровцев, гайдамаков и прочей нечисти… И все же, до конца его дней стоял перед ним образ этого неутомимого труженика науки.

Фамилия его была Гольденберг, Борис Григорьевич…

Сам же Листер скончался в 1912 году. Похоронили его в Вестминстерском аббатстве, рядом с могилами других великих людей Британского королевства.

Оспа была настоящим «Божьим бичом» для всего известного в древности мира.