Увидел это все Иван и понял, почему второй месяц просыпается с дырками на подошвах. И такая его злость разобрала! На царя Джопса, который золотом да почетом заманивает. На жену, которая его одного бросила. На поросеночка, который где хочешь летает, передохнуть не дает. Злился Иван, злился, а поделать ничего не может. Джопс — царь, ему не накостыляешь. Жену со слета не вернуть, она дома зачахнет. А поросеночек — вообще ангел с крыльями, ага, такого на цепь не посадишь. Что делать?

Иван, пусть богатырем он оказался сомнительным, был совсем не дурак и соображал неплохо. Вбил он себе в сапожные подошвы гвоздики махонькие. А вечером напился кофию наикрепчайшего, чтоб не спать. Ночью приходит царь-колдун Джопс — Иван лежит в кровати, глаза закрыл, будто сон его сморил. Привел Джопс Ивана на площадь, к столбу, говорит: «Что, хочешь ты богатства да уважения? Тогда лезь. Я всем даю новый шанс, хочешь — хоть до старости будешь лазить». Полез Иван на столб ловко, как кошка. У него ведь гвоздики на подошвах! Цап-царап — и за две минуты до самого верха долез! Взял Иван в руку яблоко златое, помахал Джопсу да очкарикам, которые внизу стояли, махонькие. И тут такая его зевота разобрала! Он же, получается, второй месяц без сна, без сна и в сплошной беготне… Зевнул Иван раз, другой, и на этом силы его закончились. Упал Иванушка с самого верха — да на землю сырую. И умер.

А жена с поросеночком на его могилке посадили герань и резеду, вышло очень красиво.

Во вторник Богдан проснулся в одиннадцать. Почему бы не выспаться? Вчера вечером он снял катер и до трех утра катался с Вероникой по Меже и по Волховке, нашептывая ей на ухо байки про Ферапонтов монастырь и про последнюю любовь сахарозаводчика Никанорова. Выдавал романтику по максимуму, что называется.

Зато уж как проснулся, собрался, то первым делом поспешил в музей. Давно надо было застать Степину жену. К белоколонному портику бывшего графского обиталища Соловей подошел с благоухающим, разноцветным букетом гиацинтов, похожим на кусок весеннего луга.

— Нет, к сожалению, я не смогу поужинать, — ответила Юля.

Юная невестка, напоминавшая ему симпатичную кудрявую мышку, приняла и его цветы, и извинения за прошлый визит, но вот дальше дело застопорилось.

— Я сразу с работы — домой. Меня Степа ждет, ему с Ясей непросто, он устает, — сказала она тихо.

Возражение было очевидным, и Богдану стало досадно, что он о нем не подумал.

— О-ох, не смешите меня! На Степане можно воду возить. Тоже мне, посидел с ребенком — устал! Не волнуйтесь про это, лишний час погоды не сделает.

Невестка наклонила голову и посмотрела на Богдана внимательно.

— А вы знаете, я когда сидела дома с Ясей, я уставала. Это трудно понять, если никогда не заботился о ребенке.

Ух ты! У мышки-то зубки выросли! Ответ на дерзость уже плясал у него на языке, но Богдан его прикусил. Если он хотел заручиться Юлиной поддержкой, надо было действовать мягче.

— Все я понимаю, понимаю, милая Юля! Хорошо, вечером вы мчитесь сменить Степана, принять пост, встать к станку материнства. Ужин отпадает. Как насчет обеда? Вас же отпускают на обед из вашего храма искусства?

— Да…

— Великолепно! Тогда давайте пообедаем вместе! Отказ не приму! Я заеду за вами в два.

— Только я больше чем на час уйти на смогу.

— Ничего страшного, — заверил Богдан. — Я свожу вас в «Макдоналдс», там быстро.

Выйдя наружу, он огляделся. Весеннее небо было безоблачно-ясным, легкий ветерок подметал Соборную площадь, надувал яркие, объемные блузы тетенек-туристок, взиравших на жирно блестевшие золотые луковицы Успенского собора. Богдан вышел на набережную. На дорожках набережной весьма предусмотрительно через каждые двадцать шагов были расставлены скамейки. С одних можно было любоваться рекой Межой и видом на левый берег с барочной церквушкой и особняками времен Александра Освободителя. С других скамеек открывался вид на беленые стены кремля и неказистые будки мороженщиков. Решение, где пообедать, пришло немедленно.

— Алло, Михалыч? — заговорил в трубку Соловей. — Да, да… Да, еще здесь… Повстречаемся, обязательно! Послушай, у тебя в том пафосном ресторане, как его, «Дворянское гнездо» — там кормят хорошо?.. Ага. Можешь мне к двум часам еды навынос прислать? Только вместе с официантом. Вот спасибо! Меню? Сейчас определимся…

Ровно в два Соловей-старший свел мышку-норушку с высокого музейного крыльца. Его предложение пообедать у реки было принято с удовольствием (робкая невестка даже обрадовалась, что не придется идти в ресторан). Обед уже должен был прибыть, но пока они шли к скамейке, Богдану позвонил официант из «Дворянского гнезда» и забормотал что-то сбивчивое про пробку. Пробка! В Домске! «Не вешайте мне лапшу. Чтоб через пять минут на месте!» — скомандовал в трубку Богдан. Они устроились на изумрудной скамейке лицом к реке, в тени большой липы, и Богдан порадовался тому, как удачно выбрал место. Он уже предвкушал появление ресторанного гонца: как тот выставит плетеную корзину для пикников, распахнет крышку, а там обнаружится фарфор, и белоснежные льняные салфетки, и тонкие, как мыльные пузыри, бокалы. Официант мигом выложит на тарелки закуски, и глаза разбегутся, и запахнет так аппетитно, что во рту заерзает от нетерпенья язык… Ну, скорей! Однако на деле, увы, выходило не так.

Богдан извинился перед Юлией за задержку и спросил, как поживает его внук. Разговор тут же покатился на третьей скорости. Богдан громогласно восторгался, ахал, сочувственно качал головой — делал то, что нужно было делать, чтобы приручить эту маленькую женщину. Все его ахи были к месту — ведь что может быть естественнее, чем мужчина, умиляющийся рассказу о своем внуке? По сути же, он особого умиления не чувствовал, потому что внук пока что оставался для него абстракцией. Он и в лицо его еще не видел! Спасибо Степе. Но Богдан знал, что увидит Ярослава, он знал это так же твердо, как когда-то, примерившись кием к шару, понимал, что непременно попадет в лузу. Вероятность близка к ста. Он уже примерился, он угадал, как покатится его биток, как толкнет он другие шары, увидел будущие траектории и закономерный финал — воскресенье в кругу семьи, под абажуром, и Богдан на законном месте патриарха, владельца тучных стад и лугов, которому подносят новенького, лепечущего внука. Он обработает мышку, мышка обработает Степу — и Богдан выиграет эту партию всухую.

— … как он плакал, бедный наш мальчик!

— Ой-ей-ей. Да, ужасно… — прошло полчаса, а чертов официант до сих пор не явился и Богдан уже прикидывал, устроить ли ему разнос или просто попросить Михалыча его уволить. Но зато беседа шла как по маслу. — Помню, как-то раз у Степы поднялась температура сорок — ох! Ничего, выздоровел, вырос огурцом! А Ярослав вообще богатырем будет. Сейчас ведь забылось все? Шалит?

— Еще как! Сегодня утром мы с ним носились по всему дому. Он добрался до рулона туалетной бумаги… Бежит на четвереньках, визжит, а за ним бумажный хвост, а за хвостом — я. Если что к Ясе в руки попало — уже не отдаст, — с гордостью говорила невестка.