– Но через два месяца?

– Совершенно верно, – кивнула дама.

– Хорошо. Оформляйте договор. Пусть будет через два месяца. Тогда деньги тоже нужны будут.

– Вот именно. Они всегда нужны.

Когда Лиза вышла на улицу, в ее сумке лежала квитанция о приеме тарелки «Коломбина» на торги очередного аукциона. «Да, конечно, денег пока нет, но вот что значит проявить терпение. Тридцать тысяч! Огромные деньги! А так бы я согласилась на шесть тысяч в первом же магазине». Лиза пересчитала мелочь в кармане, купила в овощном лотке дочке два банана и поспешила на работу. До начала приема в поликлинике оставалось совсем немного времени.

– Думаю, что надо будет тебе купить джинсы, которые тебе понравились, и сапожки, и тот самый рюкзачок, который ты видела в магазине. Помнишь, тот, с кошкой? – говорила Лиза дочери. Она себя не узнавала – в нее вселился дух прожектерства. Вместо осторожной надежды и робкого планирования Лиза вдруг стала мечтать о новом диване, лампе, пальто для себя и куче обновок для Ксении. Она решила, что обязательно сводит в ресторан родителей – пусть увидят, что ее самостоятельная жизнь, вне семьи, успешна и прочна. Порой она себя одергивала: цифры вещь упрямая – и диван, и пальто, и ресторан в эту сумму не укладывались, поскольку надо платить за квартиру. «Ну, ведь это же аукцион! Тарелку могут купить и за большие деньги! И тогда… – В этом месте Лиза уже себя не сдерживала. – Тогда мы с Ксенией поедем отдыхать на море. Или в горы. Например, в Австрию. В Альпы. А то что такое, все в ее классе куда-нибудь уже ездили, а она… Правда, мама предлагала ее в поездки брать, но…» Обида на мать иногда вспыхивала, а потому об очень многих вещах договориться им не удавалось.

Еще, считая дни до аукциона, она вспоминала о старушке-комаре. «Интересно, она знала, что у нее такая тарелка?! Даже как-то неудобно, получается, я на ней наживаюсь… А так стариться страшно. Взяли почти чужие люди и увезли из твоего дома. И сделать ты ничего не можешь, поскольку нет никого, кто тебя защитит, кто поможет. А в своем доме ей бы, наверное, и легче было. И продавать вещи свои не нужно… – думала иногда Лиза, и какая-то жалость растапливала ее обиду на мать. – Может, для мамы квартира в Большом Гнездниковском – это то же самое. Она такая энергичная, такая бойкая, такая независимая, что я забываю о ее возрасте. А лет ей немало!» Лиза вдруг начинала корить себя за то, что до сих пор не смогла встать на ноги, не может помогать родителям и обижается на них, как несмышленый подросток. «Я обязательно всего добьюсь. Сама». Эти слова она произнесла как заклинание.

Два раза в месяц Лиза не спала. Нет, у нее не было вечернего дежурства, она не подрабатывала ночной сиделкой (тяжелая, но выгодная работа), она не шила всю ночь, не читала любимую книжку. Она просто не спала. Что случалось в эти дни с ее организмом, она не знала, хотя как врач и задавалась этим вопросом. В такие вечера она ложилась рано, чувствуя утомление, гасила свет, закрывала глаза и… И через некоторое время открывала их снова. Она закидывала руки за голову, вытягивалась на постели и начинала думать. Она давно перестала притворяться в эти дни: мифические недосчитанные овечки, мед с молоком, попытка расслабиться при помощи йоги – все это не действовало. «Нет, смысла нет сопротивляться, пугать себя тем, что завтра буду валиться с ног и убеждать, что «вот-вот и я усну», – эти ночи даны для раздумий, спокойных, неторопливых размышлений и для воспоминаний», – решила она для себя и поддавалась ночному бодрствованию.

Темп жизни, выбранный ею, не предполагал пауз. Более того, они были вредны, губительны для решимости и неизбежно выматывали бы пустыми вопросами: «Что со мной? Почему мне не повезло в семейной жизни и как сделать так, чтобы избежать ошибок?» В бессонные часы об этом размышлять было просто. Она вспоминала свою жизнь с Андреем, жизнь вполне благополучную, лишенную серьезных трудностей, почти бесконфликтную и тем не менее закончившуюся расставанием. О Тихоне она почти не думала – что-то неловкое было в воспоминаниях о собственной влюбленности в него, о готовности мириться с его недостатками. Лиза старалась не думать о том, что, поведи она себя в первые дни тогда более принципиально, что многое в его поведение недопустимо, может, их роман и не возник бы. Все закончилось бы деловой дружбой и редкими встречами. Не было бы отношений, возникших почти из ничего, из обычного человеческого интереса, искусно поддерживаемого ее женскими уловками. Не было бы этого романа, который, как вдруг внезапно поняла Лиза, для нее закончился в тот момент, когда Тихон ей сделал предложение. Это было удивительное и неожиданное открытие – Лиза стала вспоминать, что все происходившее после бракосочетания было уже не так интересно, местами натужно, через силу и против ее воли. Но она не могла позволить Тихону обнаружить этот остывший интерес – ей казалось, что тем самым она его обманет, подведет, предаст, бросит на произвол судьбы с его чувствами к ней. Она почему-то считала себя обязанной, как может быть обязан деловой компаньон. А потому она изо всех сил подыгрывала, изображая страсть. Сейчас она понимала, что в этом притворстве не было злого умысла или расчета, а была совестливость интеллигентного человека и жалость разлюбившей женщины.

Они могли бы прожить долго и в определенном смысле счастливо, опираясь на ее чувство вины и на его любовь к ней, если бы не поистине звериное чутье Тихона, если бы не его природная подозрительность и мстительность. «Он все понял. Понял почти сразу, но затаился, надеясь, что я изменюсь. Опять появится любовь. А убедившись, что это невозможно, – стал злиться, – думала Лиза. – Его можно понять, но нельзя оправдать!» Задним числом Лиза корила себя за то, что испортила жизнь и себе, и ему: «Но как это трудно отказаться от предложения руки и сердца! Особенно если от тебя ушел муж, ты одна, а человек, делающий это предложение, приятен, умен и явно влюблен!» В ночные часы о Тихоне она не думала, она думала о себе и о тех годах, что были потеряны в неприязни, злости и агрессии.

Несмотря на тяжелые раздумья, это время приносило ей успокоение. Исчезало ощущение суеты, бега – механического безрезультативного занятия, которое утомляло и не приносило никакого удовольствия. «Я – как паучок, у которого все время рвут паутину – я только мечусь из угла в угол, латая прорехи!» Лиза, конечно, думала о своей бедности, но в большей степени именно в эти часы ее волновало будущее – профессия, карьера. Она сейчас вдруг стала понимать, почему Элалия Павловна была так требовательна к ней в студенческие годы. «Что мне сейчас остается? Всю жизнь работать в поликлинике. Я же всегда этого хотела и сейчас не против. Мне работа нравится, но…» В этом «но» было заключено многое – и желание все-таки сделать карьеру, и досада на рабочую рутину, и понимание того, что времени для перемен остается не очень много. Лиза пыталась представить, что же можно изменить, но либо пускалась в пустые несбыточные мечтания, либо опять начинала корить себя за совершенные ошибки.

И все же она любила это время, когда можно было «договориться» с прошлым, провести «инвентаризацию» случившегося. Будущее же было притягательно тем, что могло быть любым, по выбору, – мечты ночью были яркими и принимали вид реальности. «В жизни нет ничего случайного, все так или иначе имеет свое продолжение. Ушел Андрей, я вышла замуж за Тихона, – думала она, и неглубокий женский фатализм у нее внезапно простирался на такое незначительное событие, как приобретение тарелки. – Или вот история с тарелкой… Хотела помочь этой старушке, а купила ценную тарелку…» Тут Лиза начинала волноваться и думать об аукционном доме: «У них столько всего там хранится, что немудрено будет, если что-то упадет, что-то опрокинут, заденут… Потом судись с ними!» Лиза прекрасно понимала, что судиться ни с кем не будет, но страх потерять такую находку был сильнее здравого смысла. Она вспоминала, как здесь, в этой кухне, рассматривала свое нечаянное приобретение, какое было у нее странное чувство, будто бы привалило редкое богатство. «Вот так начинают сходить с ума и собирать антиквариат! – думала Лиза. – Вот мне кажется, или на самом деле эта самая дама-эксперт слишком уж небрежно взяла тарелку, как будто встречает такие чуть ли не каждый день. И почему мне звонил какой-то Вадим Владиславович и пытался узнать, не продам ли я ее. Откуда у него мой телефон? Я ведь никому свой номер не давала, разве что в квитанции указала. Которую мне выдали в аукционном доме. Выходит, это дама ему рассказала о тарелке и еще телефон дала… Странно это как-то, – Лиза перевернулась на бок, – а вдруг они ее за эти самые тридцать тысяч и продадут. Или вообще желающих не найдется?!» Лиза, утомленная бессонной ночью, пила чай, смотрела в голубеющее утреннее окно и терялась в догадках. Спокойствия на душе не было – все, что было связано с этим случайным приобретением, не давало покоя. С приближением аукциона надежд почему-то было все меньше, а тревоги все больше.