Тетя Сула кивнула:

— Да-да, я помню.

— А как вы кидали в воду монеты и потом ныряли за ними?

— Да, мы все были отличными пловчихами. Следующей была история, как на школьном дворе родился ребенок, и Грейс перерезала пуповину. Но этого тетя Сула уже не помнила.

Потом она закрыла глаза. Ее дыхание изменилось, и я поняла, что она заснула.

Джозеф Карр-Браун навещал нас два-три раза в день. Он всегда входил, не постучавшись, шел прямо в ее спальню и стоял там около кровати, с высоты своего роста глядя на длинную высохшую фигуру — на мою тетю Сулу. Он очень тонко чувствовал ее настроение; иногда он присаживался рядом с кроватью и что-то тихо говорил — так тихо, что, как я ни прислушивалась, не могла разобрать ни одного слова.

Его отношение ко мне сильно изменилось, в нем появилась холодность, которой я раньше не замечала. Однажды, уходя, он вдруг спросил:

— Ты ведь дочь Грейс Д’Обади, я не ошибся?

— Да, сэр. Мою мать звали Грейс Д’Обади. Она умерла.

— Да, — сказал он. — Я о ней слышал.

— Она умерла, рожая меня.

Он отвернулся, как бы говоря, что ему и так хватает разговоров о болезнях и смерти.

В тот же день меня позвала тетя Сула. Ей нужно со мной поговорить, сказала она. Я помогла ей сесть. Она выглядела бледной и изможденной, как будто ее душа уже наполовину покинула тело. Я присела на край постели, она взяла меня за руку.

— Ты так и не сказала мне, почему все время грустишь.

Я опустила взгляд, у нее были длинные тонкие пальцы, ногти оставались по-прежнему крепкими.

— Как я догадываюсь, это связано с каким-то мужчиной? Бойфрендом?

Я ничего не ответила, но почувствовала, как кровь приливает к лицу.

— Ты не обязана мне рассказывать, если не хочешь.

Я знала, что она говорит искренне: тетя Сула никогда не заставляла ничего ей рассказывать, если чувствовала, что мне не хочется.

— Знаешь, Селия, может быть, в том, что мы иногда так страдаем, есть и хорошая сторона. Это доказывает, что мы способны чувствовать. Это доказывает, что мы способны любить. — Она нежно сжала мою руку. — Мне кажется, сердце можно сравнить с землей. Мы не хотим, чтобы она была сухой и пыльной. Иногда дождь бывает очень нужен — все оживает и начинает расти. Если не сейчас, так в следующий раз. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Да, — тихо ответила я.

— Люди чувствуют, когда сердце полно влаги. Но конечно, мы не хотим, чтобы началось наводнение!

Тут она улыбнулась, и я улыбнулась в ответ.

— Я не хочу, чтобы ты боялась. Когда-нибудь ты посмотришь назад и скажешь: я рада, что это произошло, это сделало меня тем, кем я стала. Твои чувства, как компас, сами подскажут тебе, какой путь выбрать.

Позднее в дом залетела маленькая коричневая птичка. Посидев секунду на проигрывателе, она перелетела на окно и устроилась там. У птички были желтые глаза. Она совсем не казалась испуганной и смотрела прямо на меня. Я подумала, уж не знак ли это, что моя тетя скоро умрет.

На следующий день тетя Сула попросила меня ее вымыть. Потом я помогла ей надеть чистую одежду. Она сказала, что хочет выйти на воздух. Стоя на верхней ступеньке, мы смотрели по сторонам. Большой дом вдали, зеленый холм, поросший густой высокой травой, кусочек дороги и ручей.

— Пора косить траву, — заметила тетя Сула. — Надо будет сказать мистеру Карр-Брауну.

Я осторожно свела ее вниз по ступенькам. Я показала ей, как чудесно выглядит ее садик, — она была очень довольна, хотя ничего и не сказала. На лбу у нее выступили крупные капли пота. Она сказала, что рада, что мне нравится ее сад. Перед тем как заснуть, она назвала меня хорошей девочкой.

— Селия, пожалуйста, помирись с Тасси. Не позволяй Роману остаться победителем. Нас уже так чало осталось.

На следующее утро тетя Сула проснулась от дикой боли. Я побежала в большой дом и позвала Седар:

— Скажи мистеру Карр-Брауну, чтобы пришел к нам как можно скорее.

Она покачала головой:

— А его сейчас нет. Он пошел к навесам и вернется только к ланчу.

Я сказала:

— Мне все равно, куда он пошел, быстро найди его и скажи, чтобы он пришел сейчас же! Пока не поздно. Тетя Сула умирает.

Увидев скорчившуюся от боли тетю Сулу, Джозеф Карр-Браун велел мне поскорее собираться:

— Нельзя терять ни минуты.

Я обнаружила, что стою возле шкафа и перебираю ее вещи, не понимая, что надо искать. Мне хотелось плакать, но я знала, что сейчас не время для слез. В конце концов я положила в пакет ночную рубашку, зубную щетку и полотенце. Больше ей сейчас ничего не понадобится.

Один из работников отвез нас в Порт-оф-Спейн. Я сидела рядом с водителем, тетя Сула, укрытая одеялом, лежала сзади. Джозеф Карр-Браун сказал, что не позже чем через полчаса выедет вслед за нами.

— Следи, чтобы она пила воду, нельзя допустить обезвоживания.

В первые несколько минут поездки тетя Сула продолжала повторять, что все нормально и ей не нужен доктор, но не успели мы доехать до Аримы, как она впала в забытье. Когда мы наконец довезли ее до больницы, нянечки не смогли ее разбудить.

Тетя Сула умерла пятого февраля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. У нее оказалась огромная, с девятимесячную беременность, опухоль. Хирург недоумевал, как ей удалось так долго протянуть без какой бы то ни было медицинской помощи.

— Видимо, она была необычайно мужественной. В таком состоянии люди обычно «поют» от боли.

— Поют? — переспросила я.

— Да, — ответил он. — Если вам случится побывать здесь ночью, вы услышите, как пациенты кричат от боли. Иногда это звучит, как пение.

Похороны назначили на субботу. Соломон привез Вильяма из Порт-оф-Спейн, и я была рада, что рядом есть друг. Тетя Тасси не смогла приехать, она сказала, что не успела выехать из Черной Скалы, чтобы попасть на пароход, потому что накануне у Веры и Вайолет в школе был выпускной вечер. Да и сама она неважно себя чувствует, доктор посоветовал ей никуда не ездить. Она плакала в трубку и просила меня опустить цветы в могилу ее сестры. Впервые за три года я слушала ее голос, звучавший тонко и надтреснуто.

— Поскорее приезжай ко мне, Селия. Давай обо всем забудем. Никого, кроме нас, не осталось.

Мне хотелось сказать: «Чего стоят твои слова, если ты даже не можешь приехать на похороны своей сестры?» Но я решила, что настало время забыть о разногласиях.

Джозеф Карр-Браун прочитал отрывок из Послания к коринфянам. По тому как он говорил о тете Суле, чувствовалось, насколько тепло он к ней относился. Он говорил о ее мужестве и стойкости, о том, как преданно она относилась к его семье. Он использовал такие слова, как «благородство» и «достоинство». Сула работала у них больше двадцати пяти лет, и за это время не было ни одного дня, чтобы она хоть в чем-то им не помогла. Ничего из того, что он сказал, меня не удивило. Меня поразило другое: то, насколько опечаленным он был, и то, что его жена, стоявшая рядом с ним, выглядела совсем не грустной. Потом все помолились; Седар спела «Аве Мария». Ее голос подействовал на меня как порыв ледяного ветра. Я знала, что если сейчас расплачусь, то уже не смогу остановиться, поэтому я начала считать ряды разноцветных плиток на полу — сначала слева направо, потом справа налево. Потом все запели «Господь мой пастырь», а когда закончили, то какой-то белый мальчик объявил, что на веранде в большом доме будет подано угощение. Мне не хотелось идти, но я знала, что должна. Ради моей тети.