Бутенас вернулся домой раньше обычного и застал жену говорящей по телефону.

– Лена, это правда? – спрашивала Дита. – Это правда? Ты уверена?

Видимо, Лена была уверена, но Дита все равно спрашивала: «Лена, он точно это знает? Он не мог ошибиться?»

При этом лицо у Диты было даже не огорченное, а по-детски удивленное. Она все никак не хотела поверить Лене.

А утром, когда арест Гончаренко был уже делом решенным и подготовленным до последней детали, вдруг позвонил его человек, работавший на «Химволокне».

– Товарищ капитан, – произнес он слова, которых на самом деле так ждал Йонас Бутенас, – цех полиамидной нити остановили на техобслуживание. Но по плану у них техобслуживание должно быть только в июле. Рабочих отправили на склад переукладывать продукцию, поэтому я не знаю, что сейчас делается в цеху.

– Я знаю, – быстро ответил капитан, и его литовский акцент был в эти минуты заметен, как никогда прежде. – Ждите. Сейчас приедем.

В тот день он взял и Гончаренко, и Бородавку. Допросы длились всю ночь и закончились только утром. Потом весь день шли совещания, на которых обсуждали полученную информацию и планировали работу на следующий месяц. Бутенасу дали в подчинение старлея и еще одного лейтенанта. Дело пошло!

Вечером Дита неожиданно вспомнила, как он предлагал ей уехать.

– Я подумала, – медленно сказала она, – может быть, нам и правда стоит вернуться в Вильнюс.

– Зачем? – не понял Бутенас.

– Тебя же звал к себе Пятрулис. Поехали. Купим дом, например, в Пилайте. У входа я посажу цветы. И сад. Дому нужен сад…

– Да, Пятрулис меня звал, но, знаешь, работать у командира-однокурсника – это как-то… А майора мне и тут скоро дадут.

– Правда?

Йонас Бутенас тяжело пахал два дня, не спал ночь, но снова чувствовал себя сильным и уверенным. Он рисковал, он ведь чертовски рисковал, когда последовал совету Вайно. Это была настоящая авантюра, но ему неожиданно повезло, как не везло уже много лет. Дита почувствовала уверенность и силу, вернувшиеся к Йонасу.

– Герай-герай, товарищ майор, – тихо улыбнулась она, когда Йонас, обняв, прижал ее к себе.

Карьера честного, но простоватого мужа Диту уже давно не интересовала всерьез. И так понятно, что майора ему когда-нибудь дадут, а генералом он ни за что не станет. Даже полковником не станет. Чего же особенного и яркого ждать от такой карьеры?

Ночью, уже засыпая, Дита подумала, что, пожалуй, нет ничего страшного в том, что Боярский оказался не Боярским. Она ведь и так подозревала это с самого начала и лишь потом зачем-то дала себя убедить. Ей было неприятно слышать сочувствие в голосе Елены, но Дита уверенно объяснила себе, что сочувствие это не искреннее. Так ей было легче.

Сколько стоит мечта? Заместитель начальника Северного межрайонного отдела КГБ в городе Киеве Роман Галицкий купил мечту за сто пятьдесят рублей.

Супруга Галицкого работала в Военно-медицинской службе КГБ и прежде него узнала, что осенью сотрудникам конторы будут раздавать участки под застройку на Ирпене. Никакой участок Галицкому нужен не был, а мысли о стройке, об огороде с огурцами и картошкой, сами слова окучивать и ядохимикаты поднимали в его душе серую, тоскливую муть. Такую же серую и тоскливую, как разговоры о ремонте, которые каждую субботу заводила жена. Галицкий не хотел думать о ремонте, тем более не хотел говорить о нем. Уже много лет по выходным он писал пулю с двумя приятелями и не желал тратить это сладкое время на добывание дерева, кирпича и прочего цемента.

Галицкий надеялся, что, как и в случае с ремонтом, жена побулькает и остынет, но она не пожелала остывать, а вместо этого, ничего не сказав Галицкому, написала за него заявление, и он вдруг обнаружил себя в списках на получение земли. Отказываться, просить, чтобы его вычеркнули, Галицкий не мог, это был бы шаг странный и нелогичный, а в их конторе всегда обращали внимание на нестандартные поступки сотрудников.

Распределение участков вместо обычной жеребьевки превратилось в яростную свару между офицерами и продлилось до конца марта. Одни хотели жить ближе к городу и остановке автобуса, другие, наоборот, подальше от дороги, возле леса. Галицкий надеялся, что при очередной перетасовке его выбросят из списка, но жена мобилизовала все медицинские связи, и их не тронули.

В середине апреля, когда ночи еще были холодны и лужи примерзали к асфальту, но днем уже чувствовалось настоящее весеннее тепло, Галицкий поехал смотреть свои угодья. Его земля, не просохшая после зимы, вязкая, густая, изжелта-коричневая, покрытая клочьями мокрой прошлогодней травы, вся в темных кочках и грязно-серых пятнах нерастаявшего снега, была прекрасна. Неровными волнами она свободно спускалась от опушки старого смешанного леса к реке. В ней не было напряжения, не было ничего раздражающего или гнетущего, и Галицкий, сделав всего несколько шагов, вдруг ощутил, что земля его не гонит. Он понял, что сможет здесь жить.

На участке, почти посередине, рос крепкий дуб, а ниже его, ближе к воде, жались друг к другу два куста калины со сморщенными, не склеванными за зиму птицами красно-бурыми ягодами. Он мог бы посадить еще две-три липы, что-нибудь цветущее, душистое, например, сирень или черемуху – ведь не обязательно добровольно загонять себя на огородные грядки, чтобы потом, не разгибаясь, провести над ними жизнь, что-то там окучивая.

Галицкий стал мечтать о маленьком парке, о предутреннем пении дроздов, о доме с верандой, затянутой виноградом, ночном шуме близкого леса, мерцании стрекоз в полдень над Ирпенем и светлой свежести проточной речной воды. Теперь все это было возможно.

Прежде Галицкий работал в пятерке, но занимался не идейными диссидентами, а мелкой шушерой, самиздатчиками, распространителями эмигрантских книжек и их неосторожными покупателями. Всерьез они никого не интересовали, а вспоминали об этой самонадеянной, но пугливой публике лишь с началом очередной кампании, когда от отдела ждали отчетов с цифрами задержанных и разоблаченных. Всех их без труда можно было посадить, но, как правило, срок давали одному-двум, а остальных вербовали и потом распускали по домам. Работа была несложной, но Галицкому она нравилась и крепко напоминала любимый преферанс. Только в этой игре он знал прикуп.

Многие сотрудники после долгих разговоров с идейно незрелыми, но неплохо образованными элементами сами становились библиофилами и собирателями редких книг. Говорили, что даже начальник пятого управления КГБ СССР Филипп Денисович Бобков стал театралом и составил приличную коллекцию раритетов. Галицкого книги не интересовали, он любил преферанс.

Так он проработал шесть лет, а когда в городе создали несколько межрайонных подразделений конторы, Галицкому дали подполковника и отправили в Северный отдел заместителем начальника. Ему поручили культуру и связи, он должен был приглядывать за всем: от визитов делегации городка-побратима Шалетт-сюр-Луэн в Днепровский район до представлений драмкружка пенсионеров при каком-нибудь забытом Богом и городскими властями ЖЭКе. В подчинении у него было два человека. С первых дней Галицкий потребовал от них создать максимально широкую сеть информаторов и регулярно собирать у тех сведения, потом самостоятельно отфильтровывать выдумки и сплетни, а все существенное сортировать и раз в три дня докладывать ему. Подчиненные освоились довольно быстро, и жизнь Галицкого опять начала зарастать ряской спокойного безделья.