Володя спустился открывать, одетый по-домашнему – в яркуютенниску, явно происходившую с раскладушек second hand возле метро, и древниелыжные штаны. Эти последние Лев Поликарпович помнил столько же, сколько исамого Володю; неснашиваемый послевоенный трикотаж перешёл от отца к сыну иобещал прослужить ещё долго. В Маринины времена Володя был кандидатом наук,теперь стал доктором. Чего доброго, в членкоры в обозримом будущем выйдет. И,можно не сомневаться, будет носить всё те же штаны. Следует только надеяться,на вручение ему Нобелевской премии он всё-таки в них не придёт. А впрочем, Богс ним, пускай приходит в чём хочет. Профессор Звягинцев полагал, что генийимеет право на любые причуды. А то, что Володя Гришин был гением, сомнению неподлежало.

– Да бросьте, Лев Поликарпыч, какие тапки… Заходите,пожалуйста.

Несмотря на учёную степень, сорок лет и экономическиереформы в стране, Володя выглядел очень неплохо – ни лысины, ни жировыхотложений, он носил густую бороду а-ля ассирийский царь Хаммураппи и в целомздорово напоминал Фиделя Кастро во дни его бурной революционной молодости.

– Здравствуй, Володя. – Звягинцев пожал крепкуюруку коллеги, снял пальто и шляпу и по домашней привычке водворил палку в уголвозле двери. – Как жизнь молодая?

Спросил больше для порядка, ибо слишком хорошо знал, какживется ныне работникам умственного труда. Если, конечно, они не свалили внью-йоркские таксисты, не синтезируют наркоту или, к примеру, не делаютрадиомины. Наплачется когда-нибудь наше государство, бросившее чистую науку впрорубь с камнем на шее…

– Живы пока. – Гришин саркастически хмыкнул ипоказал рукой в глубь квартиры. – Прошу, Лев Поликарпыч.

Апартаменты, спланированные опять-таки немцами, были понашим понятиям нетривиальные. Полуторакомнатные, плюс обширный альков. Мебельконца восьмидесятых из древесно-стружечной плиты, недавно облагороженнаясамоклейкой «под мрамор». Телевизор с заросшим пылью экраном, явно очень редковключаемый. Компьютер на письменном столе, кожух снят, рядом куча лазерныхдисков и какие-то дополнительные устройства в коробках, ещё не распакованные.На стене между книжными полками – большое фото Марины. Марина держала на рукахКнопика в бытность его щенком. И широко улыбалась.

«Что толку теперь фотографии по стенкам развешивать… Лучшебы ты её при себе удержал, пока женаты были. Может, тогда бы она…» Звягинцевусилием воли оборвал непрошеную мысль, тяжело опустился в кресло и вытащил изкейса стопку заветных тетрадей:

– Вот, Володя. Посмотри.

Не приведи Господи никому пережить детей своих…

– Так, так! – Хозяин квартиры, уже направлявшийсяв кухоньку варить гостю кофе, тотчас забыл, куда и зачем шёл. Бережно взявтетради, Володя даже не удосужился сесть – сразу зашуршал плохо гнущимисястраницами. – Да, это не какая-нибудь там лабуда с банальной двойнойперестановкой,[58] – прокомментировал он погодя. В голосе егослышался восторг, который он и не думал скрывать. – Здорово, ЛевПоликарпович, вот уж угодили так угодили! Есть над чем голову поломать!

Тонкое Володино лицо сделалось как у охотника, заметившегослед редкой дичи. При виде взрослого мужика, чуть не пускающего слюни над кипойстарой бумаги, испещрённой какими-то закорючками, нормальный обыватель в лучшемслучае покрутил бы пальцем у виска. Однако профессор Звягинцев именно такуюреакцию и предвидел. Чего ещё ждать от человека, у которого фундаментальныйтруд «The Code Breakers»[59] был настольной книгой ещё вшкольные годы. Который, помимо своей «родной» математики, знает шесть языков,из них три мёртвых, и страшно комплексует оттого, что не может, видите ли,читать без словаря Тексты пирамид.[60] Что же касается тяги испособностей к криптографии, то их Володя получил по наследству. Ещё дед его,сотрудник царской охранки, расшифровывал, сидя на Шпалерной, переписку лидерабольшевиков, работавшего, под псевдонимом «Николай Ленин». Расшифровывал, кслову сказать, не слишком при этом потея. Володин отец, сотрудник Спецотдела,[61] участвовал в разработке «Русского кода».[62]Видный, как говорили, был специалист. Однако, случись всем троим соревноваться,внук заткнул бы за пояс и деда, и отца. Причём без труда.

Несмотря на подобное – сплошные спецслужбы – генеалогическоедрево, Лев Поликарпович относился к Володе безо всякой предвзятости. Наверное,оттого, что тот лично сам с «компетентными органами» контактов не имел никакихи никогда, разве только во время присвоения «детской» формы допуска во времяучёбы. Володя вообще не интересовался политикой и вряд ли знал, кто у нассейчас президент. Загадки истории, нераскрытые тайны древности – вот чтовызывало у него благоговение и восторг, вот что заставляло до одури ломатьголову и просиживать за компьютером ночи напролёт. Вот тут круг его интересовпредставлял собой скорее разомкнутую окружность: от розенкрейцеровскойсимволики в творчестве Шекспира до загадочного текста Весткарского папируса.[63]

В настоящее время Володя занимался личностью аббатаТритемия, чья жизнь была полна тайн, недомолвок и загадочных обстоятельств.[64] В общем, за что ему предстояло получать Нобелевскую, затеорему Ферма или за расшифровку манускрипта Войнича,[65] –вопрос оставался открытым.