Боб смотрит туда же, куда и она. Улыбка вмиг слетает с его лица, кадык ходит ходуном.

– Он мне их отдал, – говорит он.

Мама краснеет, румянец словно поднимается откуда-то снизу и покрывает все ее лицо от подбородка до лба.

– Уходи, – цедит она сквозь сжатые зубы.

– Энн…

– Вон! – рычит она, сжимая кулаки.

– Энн, он мне их отдал. Клянусь! Он сказал, что пойдет тебя искать, и отдал мне свои перчатки. Не знаю, почему он это сделал, но так все и было. Потом он ушел, так быстро, что я даже не успел его остановить.

Он тянется к ней, но она отшатывается.

– Вон! – говорит она.

Она – как и я, как и Мо – знает, что Оз никогда и никому не отдавал ничего своего. Он постоянно говорил: «Мое». Это было его любимое слово. Он не умел делиться, потому что уровень развития и потребностей у него был таким же, как у двухлетнего ребенка.

Боб не двигается с места. Он бегает глазами по кухне словно в поисках благовидного объяснения.

Я вижу, как мама тянется к стоящей на кухонном столе бутылке вина, как берется рукой за тяжелое стеклянное горлышко.

– Энн… – начинает он.

И тогда, словно ее имя стало последней каплей, мама хватает бутылку и обрушивает ее на него, а Боб отпрыгивает назад, прикрывшись рукой. Стекло бьется о его руку, красные брызги вина разлетаются по всей кухне. Мама вновь поднимает свое окровавленное оружие, но Боб уже выбегает из дома.

Прежде чем захлопывается дверь у него за спиной, мама падает на пол. Все ее тело сотрясают рыдания. Только теперь она окончательно понимает, что натворила.

Мо осторожно едет сквозь серую ветреную мглу. Температура снизилась до плюс девяти, дождевые тучи сомкнули ряды и закрыли все небо, ясный день сменился зловещими сумерками. Порывистый ветер играет с машиной, словно пытаясь скинуть ее с дороги, так что Мо все сильнее втягивает голову в плечи и почти отпускает педаль газа. BMW едва ползет по асфальту; к моменту, когда Мо паркуется перед горнолыжным комплексом «Снежная вершина», она уже выбилась из сил. Она ставит машину на ручной тормоз, складывает руки на руле и кладет на них голову.

На ней теплые походные ботинки, в которых ноги не замерзнут, даже если Мо соберется зимой покорить Эверест, и парка, в которой не страшен тридцатиградусный мороз. Прежде чем вылезти из машины, Мо надевает теплые наушники, шапку и утепленные перчатки. В багажнике BMW лежат батончики мюсли, канистра с водой и грандиозных размеров аптечка первой помощи.

Дама в кассе у горнолыжного подъемника отправляет ее на подъемник номер три. Кайл замечает ее раньше, чем она его, словно ее присутствие включило у него в голове сигнал тревоги, заставило поднять голову, осмотреться, отыскать ее в толпе. Он удивленно наклоняет голову, и его лицо озаряется улыбкой. Похлопав по плечу свою напарницу – второго оператора подъемника, – он что-то ей говорит, и она тоже смотрит на Мо, а потом ободряюще кивает Кайлу.

Он пробегает мимо стоящих в очереди сноубордистов и лыжников и догоняет Мо. Та медленно шагает вверх по заснеженному склону.

– Привет! – радостно говорит он.

Мо поднимает голову, встречается с ним глазами и – бац! – словно чувствует статический разряд, когда тебе чуть больно, потом щекотно, а потом хочется хорошенько потереть ступни о ковер, чтобы ощутить то же самое еще раз.

– Ого, – говорит он, – это и правда ты.

И я вижу то, чего не видела никогда в жизни: взволнованную, смущенную Мо.

– Привет, – только и может выговорить она.

Он берет ее под локоть:

– Идем внутрь, там тепло.

Если бы он присмотрелся, то заметил бы, что Мо и так уже жарко: у нее на висках выступили бисеринки пота, щеки раскраснелись. Она одета слишком тепло для весны, но Кайл этого не видит. У него перед глазами стоит та Мо, которую он видел в фургоне после аварии. Он никак не может переключиться, взглянуть на нее здесь и сейчас, он по-прежнему за нее переживает.

Они входят в здание комплекса, и Кайл явно успокаивается.

– Хочешь горячего шоколада?

Неплохо, Кайл. Мо обожает шоколад. Она кивает, и он чуть не бежит к стойке. Я и забыла, как он хорош собой. Он снимает шапку, под ней обнаруживаются короткие спутанные соломенные волосы, куда более светлые, чем мне запомнилось. Глаза у него тоже светлее, чем мне казалось раньше, – серо-зеленые с коричневатыми искорками.

Мо садится у окна, не сводит глаз со снега на горных склонах.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Кайл, усаживаясь напротив нее и ставя перед ней чашку.

Я замечаю (Мо тоже это замечает), что себе он не купил ничего – похоже, его бюджета хватает только на один горячий шоколад в день.

Мо объясняет, зачем приехала.

– М-м… – говорит он, слегка сжимая губы.

– Ты можешь об этом говорить? – спрашивает она.

Кайл с минуту молчит, глядя на стол.

– Не знаю. Я никому об этом не рассказывал.

– Даже своей девушке?

– Мы расстались через пару дней после аварии.

– А семье?

Он пожимает плечами:

– Я не хотел их пугать. Похоже, тот мужик, Боб, который давал интервью, не знал моего имени, так что обо мне в новостях вообще не говорили. Мне кажется, никто, кроме спасателей, вообще не знал, что я там был.

Мо широко распахивает глаза:

– То есть никто из твоих близких не знает, что случилось?

Кайл вымучивает улыбку:

– Может, так даже лучше.

Мо обдумывает его слова, и я вижу, как потрясение у нее на лице сменяется пониманием.

– Наверное, ты прав. Если честно, когда все вокруг знают, это просто ужасно. – Она отпивает из чашки. – Нет, все, естественно, очень добры и предупредительны, но они ведь не понимают.

– Ну да, – соглашается Кайл, – это и правда сложно описать.

Мо кивает, обхватывает ладонями чашку и смотрит на пар, поднимающийся над ней.

– Знаешь, все как будто думают, что это было такое крутое приключение, и им так интересно о нем послушать. – Она вздрагивает.

– Они слишком часто ходят в кино, – говорит Кайл. – Нет ничего крутого и интересного в том, что гибнут дети, или в том, что люди лишаются пальцев.

Мо резко бледнеет.

– Прости, – быстро говорит Кайл. – Прости, прости.

– Нет, – отвечает Мо, – все в порядке. Я потому и приехала. Я хочу услышать обо всем, что было. – У нее в глазах стоят слезы, а кожа белая, как снег за окном.

– Ты уверена? – встревоженно спрашивает Кайл.