Голос Найита дрожал. Трудно было сказать, от чего: усталости, страха или гнева.

— Они не воины, высочайший. Вы слишком быстро их гоните.

— Мы в пути всего десять дней…

— И прошли почти половину. За десять дней. И это с учениями, с ночевками на голой земле под тонкими одеялами. Все это сделали не посыльные, не охотники, не те, кто к такой жизни привык. Простые люди. Я говорил со смотрителями припасов. Когда отряд вышел из Мати, в нем было три тысячи человек. Вы знаете, сколько из них повернули назад? Сколько человек вас бросили?

Ота растерянно заморгал. Он даже не задавал себе такого вопроса.

— Сколько?

— Ни одного.

Ота почувствовал, как в груди что-то дрогнуло. Тело наполнилось теплом, как после первого глотка вина. В глазах задрожали слезы. Если бы не усталость, он ни за что не дал бы воли чувствам. Надо же… ни одного.

— Каждый раз, когда мы проходим через предместья, к нам присоединяется несколько новобранцев, — продолжал Найит. — Жители напуганы. Ходят слухи, что у нас не осталось ни одного андата. Что гальты готовятся к вторжению или уже пришли. Никто не предполагал, что такое случится. Я слышал, что люди говорят.

— Что же?

— Что вы единственный, кто предвидел опасность. Вы начали готовиться и обучать воинов задолго до беды. Еще говорят, что в юности вы много путешествовали, знаете мир лучше, нем любой другой хай. Кое-кто даже называет вас новым Императором.

— Зря.

— Высочайший, народ отчаялся, он боится. Ему нужен герой из старинных легенд.

— А тебе? Что нужно тебе?

— Чтобы Сае дали отдохнуть хотя бы день.

Ота прикрыл глаза. Может, стоит послать более опытных людей вперед. Они могут расчистить место для лагеря. Может, один день отдыха — это не так много. Что толку спешить, если они придут в селение изможденными и сунутся прямо на мечи гальтов. Дай-кво наверняка уже получил его предупреждение. Возможно, поэты даже выехали навстречу. Он глубоко вдохнул, выпустил воздух через ноздри и облокотился на подушку.

— Я подумаю, Найит-тя. Я строил совсем другие планы, но понимаю, что твое предложение не лишено смысла.

Найит выразил свою благодарность наиформальнейшей из всех придворных поз. Судя по виду, он утомился не меньше Оты. Хай поднял руки в жесте вопроса.

— Утхайем не осмелился обсуждать со мной такие заботы. Как же ты решился придти?

— Я думаю, высочайший, придворные теперь боятся с вами спорить. Слуги помыслить не смеют, чтобы что-то с вами обсуждать. А я вырос на историях про вас и Маати-тя, поэтому, наверное, вы мне представлялись одним из друзей моей матери. А еще я страшно вымотался. Если бы вы с позором прогнали меня прочь, я смог бы отдохнуть хотя бы денек.

Ота улыбнулся и увидел, как точно такая же улыбка расцвела на губах молодого человека. Он не знал этого мальчика, никогда не поднимал его над головой, как Даната. Не учил мудрости, не подбивал на шалости. Даже сейчас, узнавая в нем себя, Ота не мог думать о старшем сыне с таким же глубоким, звериным желанием — уберечь! — которое пронзало его, когда он вспоминал об Эе и Данате. И все же Ота не жалел, что разрешил Найиту отправиться с ним в этот почти безнадежный поход. Он протянул юноше ладонь. Это был жест дружбы, каким обменялись бы два портовых грузчика. Найит помедлил в замешательстве, потом горячо сжал его руку.

— Если они снова побоятся указать на мои ошибки, приходи, Найит-тя. У меня не так много людей, которым я могу довериться, и большинство из них остались в Мати.

— Если не прикажете высечь меня за наглость.

— Не прикажу и назад не отправлю.

— Спасибо, — сказал Найит, и Оту снова тронула его искренность.

Юноша удалился, а Ота снова остался один. С болью в теле и горечью в душе, которая приходит, когда женатый человек и отец ребенка благодарит тебя за то, что ты ведешь его на верную смерть. Хаю редко приходилось опускать голову, но сейчас был как раз такой случай. Вернулся слуга, но как он постучал в дверь, Ота не слышал; очнулся он лишь тогда, когда тот заговорил.

— Высочайший?

— Входи. Давай сюда мазь. Нет, я сам все сделаю. Пусть ко мне явятся главы всех домов. Я намерен сделать остановку на один день и выслать дозорных вперед.

— Слушаюсь, высочайший.

— И вот еще что. В отряде есть человек по имени Сая, кузнец из Мати. Он среди тех, кто идет пешком.

— Да, высочайший?

— Найди его и пригласи ко мне на чашу вина. Хочу с ним поговорить.

Маати проснулся и обнаружил, что Лиат уже ушла. Он провел рукой по перине, которая еще хранила отпечаток ее тела. За окнами ярко светило солнце. Птицы, чье пение наполняло воздух весной, теперь умолкли: учили птенцов летать. Нежная зеленая листва потемнела и стала гуще. Лето достигло середины. Кряхтя, Маати встал и пошел умываться.

С тех пор как разношерстное войско ушло на восток, город лишился покоя. Пропажи Размягченного Камня хватило, чтобы двор и торговые дома начали метаться, как мыши перед потопом. А уж когда пошли слухи об исчезновении второго андата и нашествии гальтов, событие, которое раньше представлялось концом света, стало казаться простой неурядицей. На несколько дней город как будто парализовало. Не от страха. Просто никто не знал, что полагается делать. На этот случай у жителей не было припасено ни одной церемонии или обряда. Однако мало-помалу, внизу, среди торговых домов, наверху, среди участниц пира, устроенного Киян, а затем повсюду сразу, закипела работа. Частенько люди не могли договориться и принимались за одно и то же, но все же действовали они решительно и шаг за шагом двигались к цели. Маати старался ничуть не меньше остальных.

Однако сегодня он оставил без внимания стопки книг и развернутые свитки, которые так и просились, чтобы их кто-нибудь переписал. Вместо этого он направился по широкой, залитой солнцем дорожке в сторону дворцов. Рабы в эти дни пели редко. На посыпанных каменной крошкой тропинках появилось больше проплешин — некому было разровнять гравий. Придворные, которых он встречал, несли себя не уже так величественно, как раньше. Они были похожи на уцелевшие после урагана цветы, лепестки которых растрепал безжалостный ветер.

Дорожка свернула в рощу стриженых дубов, отделявшую дворцы от дома поэта. Среди деревьев попадались по-настоящему древние. С тех пор как их робкие росточки поднялись на поверхность, раздвинув комья земли, прошло не одно поколение; могучие стволы много раз видели, как борьбу венчает победа, а на смену ей приходит поражение. Кругом пахло дубовой листвой и мхом, который покрывал толстую кору. Над головой Маати птицы хлопали крыльями, перелетая с ветки на ветку, белка сердитым стрекотом обругала его, когда он приходил мимо. Зимой, когда деревья стояли голые, с крыльца поэта открывался вид на дворцы. Сейчас, в разгар лета, они прятались от глаз так надежно, как будто это был не Мати, а совсем другой город. Дверь была открыта, и Маати вошел, даже не постучав.