— Им этого не понять, — проговорила Лиат, когда к ней вернулось дыхание.

— Они мужчины, — ответила Киян. — У них все проще.

Оту много лет кормили путешествия, а точнее, благородное ремесло. Посыльным он изъездил половину Хайема: днями не вылезал из седла или сидел, скорчившись, в тряской повозке, или шел пешком. Теперь он с улыбкой вспоминал тогдашние ночевки, тепло и тяжесть в ногах, шерстяное одеяло, под которое все равно забирались клещи. Вспоминал, как смотрел в широкое ночное небо и был почти счастлив. С тех пор многое изменилось. Он слишком долго почивал на лучшей постели Мати.

— Желаете чего-нибудь, высочайший? — спросил молодой слуга, заглядывая в шатер.

Ота повернулся, отдернул занавесь над койкой и посмотрел на него. Лет восемнадцать. Длинные волосы стянуты кожаным шнурком.

— Почему ты решил, что мне что-то нужно?

Паренек смущенно опустил глаза.

— Вы опять стонали, высочайший.

Ота перевернулся на спину. Туго натянутый холст заскрипел под ним, словно корабль в шторм. Он закрыл глаза, перебирая в уме все, что могло вызвать у него стон. Спина болела так, словно его били пинками. Бедра изнутри стерты чуть ли не до крови от верховой езды. Не прошло и десяти дней, как отряд выехал из Мати, а Ота уже понял, что совсем не представляет, как вести войска через поросшие лесом холмы, которые тянулись от Мати почти до самых гор к северу от селения дая-кво. Гальтские полчища, которые шли на них с юга, вне всяких сомнений, далеко продвинулись, и над поэтами нависла страшная угроза. Ота открыл и снова закрыл глаза. Сейчас его больше всего беспокоила пульсирующая боль в натертых местах.

— Принеси целебную мазь от лекаря, — приказал он.

— Я позову его.

— Нет! Просто… просто принеси мазь. Я не болен. И не стонал. Это скрипела койка.

Слуга изобразил повиновение, попятился и закрыл за собой дверь. Ота снова опустил сетчатый полог. Шатер с дверью. О боги!

В первые несколько дней все шло не так плохо. Наконец-то он делал что-то стоящее, и чувство свободы, рожденное сознанием этого, почти заглушило страхи, тоску по Киян и детям. Дни короткого северного лета тянулись долго. Ота и утхайем трусили рысцой верхом на лучших лошадях, посыльные шли впереди, разведывая местность, охотники били дичь. Огромный зеленый мир благоухал всеми ароматами земли. Северный тракт соединял только зимние города: Амнат-Тан, Сетани и Мати. От Мати до селения дая-кво хорошей мощеной дороги не проложили, зато из предместья в предместье шли торговые пути — грязные колеи, укатанные телегами, истоптанные копытами и ногами. Вдоль обочин поднимались высокие травы, доходившие лошадям до самого брюха. Стебли шелестели на ветру, точно сухие ладони, которые трутся друг о друга. Сначала уверенная поступь скакуна успокаивала Оту, наполняя ощущением силы и твердой земли под ногами. Однако воодушевление потихоньку сходило на нет, а беспокойство все росло. Мерный шаг лошади начал навевать скуку. В шутках и песнях поубавилось огня. Да, в старинных сказаниях и балладах Империи попадались строчки о воинах, изнемогающих от усталости и тоски по родине, но там речь шла о многих месяцах или годах вдали от дома. Ота с отрядом не провели в походе и двух недель. Они еще не одолели половины пути, а их ряды уже успели потерять сплоченность.

Охотники, дозорные и утхайемцы ехали верхом, но большинство шло на своих двоих. Всадники останавливались задолго до наступления темноты, чтобы отставшая пехота успела придти в лагерь засветло. И все равно люди подтягивались к шатрам даже за полночь, когда остальное войско уже поужинало и устроилось на ночлег. Опоздавшие не наедались досыта и не успевали выспаться к утру. Оказалось, что войско не может двигаться быстрее самых медленных частей. Оте нужна была и скорость, и люди, но получить все вместе он никак не мог. Он понимал, что сам виноват во всем.

На этот и на тысячи других вопросов, касавшихся тонкостей войны, существовали ответы. Их знали гальты. И Синдзя мог бы их подсказать, если бы не сидел сейчас где-то в западной крепости, напрасно ожидая нападения гальтских ратей. За плечами у этих людей был опыт настоящих сражений, а не разрозненные сведения из нескольких старинных книг, которые Ота прочел в промежутках между церемониями в храме и разбором придворных интриг.

По двери тихонько и виновато царапнули. Ота свесил ноги вниз, сел и откинул занавес. Вопреки его ожиданиям, в шатер вошел не слуга, а Найит.

Юноша выглядел неважно. Подол его синего халата до самых колен забрызгала белесая грязь, по которой им пришлось ехать. Ота невольно представил сложность их положения. Найит был сыном двух отцов, угрозой для Даната, надеждой на продолжение династии. А еще — мог помочь в спасении дая-кво. Думать обо всем этом не осталось никаких сил. Он слишком измучился, чтобы сто раз пережевывать одно и то же.

Ота сложил руки в жесте приветствия. Найит ответил более формальной и почтительной позой. Ота кивнул на походный стул, и молодой человек сел.

— Вашего слуги не было за дверью. Я не знал, что полагается делать в таких случаях, поэтому просто постучался.

— Я отослал его с поручением. Когда вернется, подаст нам чай. Или вина.

Найит изобразил вежливый отказ. Ота пожал плечами.

— Как хочешь. У тебя ко мне какое-то дело?

— В отряде появились недовольные, высочайший. Даже среди утхайема.

— Удивил. Недовольные даже в этом шатре сидят. Просто мне некому пожаловаться. У них есть какие-то мысли? Может, они придумали что-то этакое, до чего я не додумался? Клянусь всеми богами, я не настолько горд, чтобы их не выслушать.

— Они говорят, что вы слишком спешите, высочайший. Им нужно отдохнуть хотя бы день.

— Отдохнуть? Вот какое предложение! Только на это и хватило ума?

Найит поднял голову. Лицо у него было удлиненное. Лицо северянина. Оты. Глаза — как у Лиат, цвета чая с молоком. Но выражение этого лица не принадлежало ни матери, ни отцу. Лиат потупила бы взгляд, Ота пустил бы в ход обаяние. А Найит глядел так, будто на плечах у него тяжелая ноша. Что бы ни было у него на уме, он решил идти до конца или погибнуть под ее весом.

Во взгляде усталость и облегчение уравновесили друг друга, как бывает, когда человек на что-то отважился. Интересно, на что, подумал Ота.

— Высочайший, они правы. Люди не привыкли к таким переходам. Нельзя требовать, чтобы они двигались так же быстро, как опытное войско. К тому же они встают ни свет ни заря на учения.

— В самом деле?

— Они понимают, что от этого зависит их жизнь. И судьба родных. Простите меня, высочайший, но и ваша жизнь тоже.

Ота подался вперед, а его руки сложились в жесте вопроса.

— Они боятся вас подвести. Вот почему ни один не пришел пожаловаться. Я знаю кузнеца по имени Сая. Он делает лезвия для плугов. У него опухли колени. Раздулись вдвое больше, чем были, но он все равно встает до рассвета, натягивает шерстяную кофту, повязывает кожаный фартук и отправляется махать палками вместе со всеми. Затем идет, пока хватит сил, а потом — идет дальше.