— Жду ваших приказаний, генерал.

Баласар вскочил в седло и взял у конюха поводья.

— Тогда в путь! Нам предстоит закончить войну.

Пришлось отдать несколько медных полосок, чтобы уговорить стражей снять с крючьев цепи и поднять площадку наверх, но Лиат было все равно. В животе тугим клубком свернулся ужас, и такие мелочи, как деньги, сейчас казались ей просто ничтожными. Деньги, или хлеб, или сон. Она стояла у распахнутых небесных дверей и смотрела на юго-восток, туда, где отряд Мати медленно плыл через луга, поросшие высокой травой. Издали он казался длинным штрихом на зеленом поле. Лиат уже не могла различить ни отдельных повозок, ни всадников, так же, как не могла взмахнуть руками и полететь. И все-таки она по-прежнему вглядывалась в даль, ведь где-то там, в этой темной цепочке ехал ее родной сын.

Он рассказал ей лишь тогда, когда все было решено. Найит пришел в покои, которые выделил ей Ота. В тот момент Лиат размышляла о том, каково это — поселить в доме бывшую любовницу. Хозяин торгового дома или лавочник не избежал бы сплетен. Даже утхайемец был бы вынужден давать объяснения, но хай стоял выше этого. Она не раз задавала себе вопрос, как относится к ее присутствию Киян-тя.

Когда Найит постучал в дверь и вошел, по лицу сына она сразу поняла: что-то случилось. Его глаза сияли ярче свечей. На губах играла чарующая улыбка, из тех, которыми он вооружался, когда знал, что мать будет его бранить. Сперва она решила, что он сделал предложение какой-то девушке. Лиат изобразила позу вопроса.

— Давай поговорим, — сказал он, взяв ее за руку.

Они присели на низкую каменную скамью у окна. Ставни были открыты, вечерний ветерок приносил запах дыма из кузниц.

— Я видел хая, — начал Найит, не отпуская материнской руки. — Ты ведь знаешь, он верит в то, что сказал Маати-тя… отец. По поводу гальтов.

— Знаю, — кивнула Лиат, не сознавая очевидного. Следующие слова прозвучали для нее, как гром.

— Он собирает отряд и едет в селение дая-кво. Я попросился с ними, и он разрешил. Мне дадут меч и какой-никакой доспех. Мы выезжаем через несколько дней. — Он помолчал и добавил: — Прости.

Лиат осознала, как сильно сжимает руку сына, только когда он поморщился. Они с Маати такого не ждали. Совсем не ждали.

— Почему? — спросила она, хотя уже знала ответ.

Он был молод и связан обетами, которые стали ему в тягость. Он хотел понять, что такое быть мужчиной. Война казалась ему приключением и способом показать — о боги, что тут показывать? — как он доверяет мнению Маати. Доказать, что верит в отца. Найит поцеловал ее руку.

— Я знаю селение дая-кво. Умею держаться в седле. По крайней мере, пригожусь, чтобы настрелять из лука зайцев на ужин. Ведь кому-то нужно ехать, мама. Почему бы не мне?

Потому, что у тебя есть жена, подумала Лиат. И сын. Тебе нужно защищать и свой город, и этот, и Мати, и Сарайкет. Тебя убьют, а я не могу тебя потерять. Гальтов боится весь мир, все, у кого нет андатов для защиты, а Ота собрал горстку неопытных бойцов, которые только и хороши, чтобы гонять воров и устраивать потасовки во дворе дома утех.

— Ты уверен? — только и спросила она.

Лиат села, не отрывая глаз от крошечной метины, которая медленно таяла вдали. От своего сына. Ота собрал больше людей, чем она ожидала. В последний момент утхайем встал на его сторону. Три тысячи человек, первое войско Хайема за многие поколения. Неопытные, не испытанные в бою люди, которые вооружились чем попало и надели вместо доспехов кожаные фартуки кузнецов. И среди них — ее мальчик.

Она вытерла слезы краем рукава.

— Торопитесь, — горячо попросила она, обращаясь к уходящим.

Заберите дая-кво и поэтов, спасите книги и возвращайтесь ко мне. Пока вас не нашли. Скорей возвращайтесь.

Солнце прошло две ладони, прежде чем она ступила на площадку и подала знак людям внизу, чтобы они спустили ее на землю. Цепи позвякивали, помост ходил под ногами ходуном, но Лиат держалась за поручни и спокойно ждала, когда он перестанет качаться. Она знала, что не упадет. Это было бы слишком просто.

Теперь она жалела о том, как рассказала все Маати. Тогда она решила, что Найит уже сам с ним поделился. А может, хотела наказать Маати за то, что он все это начал. Разговор они завели на следующий вечер, когда он пригласил ее на ужин в беседке. Им подали гуся, запеченного в меду, миндаль в сладкой подливке с изюмом и корицей, рисовое вино. Неподалеку начались танцы. В свете факелов струились шелка, рассыпались трелями флейты, девушки смеялись, опьяненные любовной игрой. Все было как тогда, после падения Сарайкета. Потрясение от потери андата недолго сдерживало кипящую силу молодости.

Лиат сказала, что молодость глупа и слепа, и не знает, что такое обвислая кожа. Неведение молодых — все равно что благословение.

Маати, посмеиваясь, поймал ее за руку, но она с раздражением ее отдернула. Он удивился и обиделся. Тогда она и выложила ему все. Сказала, будто невзначай, но с ядом, пылая отчаянием и злостью. Она слишком глубоко ушла в свою боль, чтобы заметить его ужас и замешательство. Только позже, когда Маати с ней простился, когда она шла одна по сумеречным тропинкам, Лиат поняла: ведь она обвинила его в том, что он послал на смерть Найита.

Она заглянула домой к Маати в тот же вечер, приходила на следующий день, но так его и не застала. Никто не знал, где его искать, а когда они наконец встретились, он уже переговорил с Найитом и Отой. Маати ее простил. Он обнимал ее, пока они делились друг с дружкой своими страхами, но Лиат знала, что рану теперь не залечить. Маати потерял покой точно так же, как и она, и с этим ничего нельзя было поделать.

Лиат опомнилась, когда площадка почти коснулась земли. Она не ожидала, что спустится так быстро, и только сейчас поняла, как глубоко задумалась.

В разгар лета Мати мог бы соперничать с любым южным городом. Солнце ходило по небу неторопливо и важно. Ночи стали такими короткими, что Лиат засыпала, когда закат еще горел над вершинами гор, а просыпалась уже при свете яркого дня, понимая, что не успела отдохнуть. На улицах продавали сладкий хлеб, такой горячий, что он обжигал пальцы, колбаски с поджаристой корочкой, ягненка с рисом в остром соусе, от которого горел язык. Торговцы прохаживались по черным мостовым, громыхая колесами тележек. Нищие пели, выставив перед собой лакированные ящички. Огнедержцы поддерживали огонь в печах, собирали подати, наблюдали за совершением сделок и сотней других торговых дел. Лиат спрятала руки в рукава и брела, сама не зная куда.

На улицах стало меньше мужчин, или ей только казалось? По дороге она встречала рабочих и стражников из хранилищ; в кузнях по-прежнему стучали молотами кузнецы. В отряд хая вступил, в лучшем случае, один из пяти десятков. Значит, виной всему была игра воображения. Мати не превратился в город женщин и стариков. Однако повсюду сквозила какая-то пустота. Чувство утраты и неуверенность. Как будто сам город понял, что времена меняются, и затаил дыхание в тревоге и страхе, ожидая, найдется ли в новой жизни место и для него.