— Что же ты натворила, Киян-кя! — сказал он черному небу и северным звездам. — Сделала из меня политика.

— Высочайший, — Ашуа Радаани принял позу сожаления и отказа, — это… это безумие. Я понимаю, поэты встревожены, но вы должны признать: у нас нет ничего, что подтвердило бы их подозрения. Сейчас лето. Через несколько недель мы начнем убирать весенний урожай и засевать поля для осеннего. Люди, которых вы требуете… мы просто не можем отослать прочь столько работников.

Ота сдвинул брови. Его отец не потерпел бы такого ответа. Другой хай просто поднял бы руку, произнес речь, а может, всего лишь изобразил бы позу, требуя, чтобы ему повторили сказанное. Тогда люди, лошади, повозки зерна, сыра и солонины появились бы сами собой. Но это было не для Оты Мати, выскочки, который не завоевал трон, женился на трактирщице и родил только одного сына, и то больного. Нетерпение, точно рука, толкало его вон из черного кресла, но Ота заставил себя успокоиться. Он мило улыбнулся рыхлому, круглому человечку с пальцами, унизанными перстнями, и расчетливыми глазками.

— В таком случае пришлите мне своих охотников. Да и сами собирайтесь в путь. Поезжайте со мной, Ашуа-тя, и мы убедимся, есть ли в этих слухах доля правды. Если нет, вы лично расскажете всем об этом и успокоите двор.

Губы молодого человека исказило подобие улыбки.

— Вы очень добры, высочайший. Мои охотники к вашим услугам. Я посоветуюсь со своим распорядителем. Если мой дом сможет без меня обойтись, я почту за честь сопровождать вас.

— Я был бы рад, Ашуа-тя. Мы отправляемся через два дня. Я с нетерпением жду, когда вы к нам присоединитесь.

— Сделаю все возможное.

Они закончили аудиенцию обычными любезностями, а затем служанка проводила высокородного посетителя к выходу. Ота приказал подать чай, и пока слуга не вернулся, решил обдумать свое положение. Радаани пришлют ему с десяток охотников, значит, в отряде будет почти три сотни человек. Дом Сиянти предложил своих посыльных, они поедут дозором. Ни одно из семейств утхайема ему не отказало. Дайкани и старый Камау даже предоставили все, что он просил. Остальные же виляли, упирались, просили прощения, старались что-то выгадать. Чтобы их расшевелить, нужно было заручиться поддержкой Радаани.

Впрочем, если бы Ота надеялся, что Радаани согласятся, он бы встретился с ними в первую очередь.

Он догадывался, в чем причина. Он слишком долго нарушал правила игры и вот, получил по заслугам. Ему стоило бы оправдать надежды утхайема — соблюдать обычаи, наплодить выводок сыновей от десяти разных жен, подготовить ритуальную бойню, которая отмечает смену поколений, — и тогда его подданные повиновались бы ему с большей охотой. Вместо этого он своими же руками разрушил уважение к древним традициям. И теперь, когда он так в них нуждался, Ота почти раскаялся в том, что ими пренебрегал.

Принесли чай. Старик-слуга с длинной ухоженной бородой и мутным глазом подал Оте подушечку, на которой стояла пиала из чеканного серебра. Двигался он плавно, грациозно, как человек, чьи действия оттачивались годами. Он был старше Оты лет на двадцать и служил еще его отцу, а может, и деду. Возможно, подношение пиалы было для него предметом размышлений, смыслом жизни. От этой мысли в чае прибавилось горечи. И все же, благодаря старика, Ота постарался придать своей позе столько теплоты, сколько ему, хаю Мати, дозволялось уделить слуге, хотя бы даже вернейшему.

Допив чай, Ота встал и сделал повелительный жест. Один из нескольких десятков придворных бросился к дверям. Длинные шелковые одежды заструились за ним, точно вода.

— Теперь я могу найти для него время, — сказал Ота. — Мы встретимся в садах. И я не хочу, чтобы нас беспокоили.

Небо было серое, с оттенком слоновой кости, южный ветерок — теплым и нежным, словно сонное дыхание. Вишневые деревья одела зелень: розовые лепестки уже облетели, а плоды еще не налились алым. Кругом распускались летние цветы: розы, ирисы, желтые маки. В воздухе висел их густой аромат. Белый, мелкий, как соль, гравий дорожки хрустел под ногами. Маати сидел на краю каменного водоема и смотрел вверх, на фонтан. Там, на бронзовом барельефе, замерли гигантские, в два человеческих роста, фигуры богов. У их позеленевших ног извивались поверженные драконы хаоса. Вода прозрачной занавесью струилась по стене, а касаясь волос и поднятых в победном ликовании лиц, рассыпалась белой пеной. Ота сел рядом с другом на каменный парапет.

— Сила драконов не сломлена, — сказал Маати. — Видишь третьего слева? Он вот-вот укусит женщину за икру. А тот мужчина в конце? Вон тот, который вниз смотрит. Он пошатнулся.

— Никогда этого не замечал, — признался Ота.

— Надо построить еще один фонтан. Такой, где драконы побеждают. Просто чтобы люди помнили: война никогда не кончается. Это лишь кажется, что все позади. А на самом деле тебя всегда поджидает новая беда.

Ота кивнул, окуная руку в танцующую рябь. Серебристые и золотые карпы-кои метнулись к его пальцам и тут же отпрянули.

— Понимаю, ты злишься на меня, — сказал Ота. — Но я его не просил. Найит пришел ко мне сам. Он сам хотел поехать с нами.

— Лиат мне говорила.

— Он полсезона провел в селении дая-кво. Знает его лучше всех, кроме тебя и Семая.

Маати поднял на него глаза.

— Ты прав. Если все это — дело рук гальтов, если они освободили андата, тогда нам нужно защитить дая-кво. Но ведь быстрее будет привезти его сюда. Мы можем возвести укрепления здесь. Обучить людей. Подготовиться.

— А если дай-кво откажется ехать? Сколько он думал над письмом Лиат про то, что у гальтов появился свой поэт? Я известил его. Я отправил гонцов. Целый свет не может сидеть и ждать, когда дай-кво соблаговолит принять решение.

— Ты уже говоришь от лица всего света? — спросил Маати с едкой горечью, но за ней Ота угадал отчаяние и страх. — Если ты так хочешь ввязаться хоть в какую-нибудь войну, возьми одного из нас. Мы жили в селении, мы его знаем. Семай еще молодой. А меня можно привязать к седлу и отвезти туда. Только Найита оставь в покое.

— Он уже не ребенок, — возразил Ота. — Он может сам решать, как поступить. Я хотел ему отказать. Ради тебя, ради Лиат. Но ведь он бы меня не понял. Он уже не младенец в пеленках. Как мне было сказать, что я хочу его поберечь, потому что за него волнуется мамочка?

— А как насчет отца? — поинтересовался Маати, хотя в этой фразе не было и тени вопроса. — Известно ли тебе, высочайший, что сказал бы его отец?

В животе у Оты похолодело. Он вытер вспотевшую ладонь о рукав и только после спохватился, что это — жест простолюдина, портового грузчика, помощника повитухи, посыльного. Хай Мати должен был поднять руку, подозвать слугу, чтобы тот отер ему пальцы особым платком, которые ткут специально для этой цели, а потом сразу сжигают. Он почувствовал, что его лицо застыло, как будто превратилось в гипсовую маску. Ота принял вопросительную позу, требуя объяснений.

— К чему этот разговор? Разве мы говорим об отцах?