А шева тем временем вдруг возникла прямо перед ним. Подошла, склонилась над пойманным шаманом. Вода текла с длинных волос прямо ему на лицо. Вот сейчас обнимет и вопьется в шею…

– Приди, помоги, выручи, Ниаль… – прохрипел нойда, пытаясь призвать самого свирепого из своих сайво.

Но шева приложила пальцы к его губам.

– Ш-ш! Не зови никого, – тихо сказала она на его родном языке. – Незачем…

Повернулась к неведомым существам, впившимися в ноги нойды, приказала:

– Отпустите.

Бурление воды неохотно стихло. Нойда, упираясь локтями, поспешно выполз на берег и упал на спину, тяжело дыша. Ноги так и лежали пятками в воде, словно чужие.

– Детки разыгрались, – виновато произнесла шева.

Черные пиявки, повинуясь матери, отплыли от берега – но не слишком далеко. Нойда очень хорошо видел круглые головы, выпученные лягушачьи глаза, пристально глядящие на него из зарослей кувшинок. Ничего общего с матерью.

Девушка, тонкая и бледная, была несомненно красива. В ее лице было нечто ласковое и тихое. Нойда вдруг понял, что ему вовсе не хочется сражаться с ней. Шева опустилась рядом с ним на колени, начала гладить его ноги в тех местах, куда впивались маленькие упыри. Нойда прерывисто вздохнул, чувствуя, как от легких прикосновений понемногу уходит ядовитое онемение.

– Зачем ты пришел в эти края, земляк? – спросила она. – Зачем подставился?

«Почему не убила?» – думал нойда.

– Держись от меня подальше, раз уж не утопила сразу, – сказал он. – Больше я так просто не дамся. Я тебе не по зубам, сама знаешь.

Шева засмеялась, словно ручеек зазвенел среди камней.

– Ты мне не нужен, земляк. У меня уже есть муж.

– Муж? – нойда хмыкнул. – Это не так называется.

«Потому-то и не стала вступать в бой, – подумал он. – Она сейчас сыта. И осторожна. Только с большой голодухи нечисть нападет на шамана. Да и то – если натравят…»

А вот Радко, если немедленно не возьмется за ум, недолго осталось на этом свете…

Черноволосая нахмурилась.

– Это ты на что намекаешь? Я живую кровь не пью.

«Уже поверил», – подумал нойда, и, разминая икры, спросил:

– Откуда ты здесь взялась? Такие, как ты, в словенских краях не водятся.

«Вот поэтому рыбак и попался…»

Болотница склонила голову и спросила:

– Ты узнал меня?

– Конечно. Ты оадзь, женщина-лягушка. Саами о таких, как ты, хорошо знают и никогда не рыбачат в полнолуние, особенно на заболоченных озерах…Кто с тобой свяжется, долго не проживет.

– Проживет столько, сколько ему богами положено! – строго ответила оадзь. – Без меня Радко был несчастлив, а теперь смеется, жизни радуется.

– Если он тебе дорог, зачем кровь из него пьешь?

– Кто такое сказал? Клевета! От меня он только ласку и видал…

Кровь вернулась в ноги, онемение прошло. Нойда встал и еще раз мысленно обругал себя. Растяпа самоуверенный!

Оадзь смотрела на него с той же непонятной печалью.

– Уходи, ведун. Оставь нас. Нам с Радко хорошо вместе.

– Если не оставишь его в покое, он скоро умрет.

– Если умрет, значит, судьба его такая. А я тут ни при чем.

Нойда понимал – он что-то делает не так. Зачем он вообще препирается с болотницей? Надо изгнать ее из этого озера, заставить уйти, отстать от рыбака. Даже если оадзь не врет и в самом деле привязалась к «мужу», человеку с лягушкой не жить. Она греется подле него – а из него сила уходит…

«Мое дело – искать врагиню, а не сластолюбивых рыбаков от упырих спасать» – думал нойда, возвращаясь в березняк. Отыскал место, где оставил бубен, принялся устраиваться на ночлег. По телу все еще разливалась слабость от лягушачьего яда.

Летние ночи коротки. Небо из синего становилось бледным, бесцветным, в нем сияла лишь пара самых ярких звезд. Над черной кромкой леса чуть розовел грядущий рассвет. Несколько птиц уже проснулись и звонко пересвистывались. Нойда зевнул, поерзал на подстеленной шкуре, закрыл глаза…

– Ну что? Видел ведьму? – послышалось из-за соседней березы.

– Ты что здесь делаешь? – резко спросил нойда, подскакивая на лежанке. – Зачем пришла?!

– Как ты ее назвал-то по-вашему… – проговорила Велена, выходя из-за дерева. – О…оа…

– Ты следила за мной?!

Женщина улыбнулась, глядя на него в упор. Отпираться она и не собиралась. Нойда сердито засопел. Лицо вспыхнуло – хорошо, хоть сумрак вокруг. «Какой стыд! Да что со мной сегодня? Не заметил словенку в трех шагах… И тех, черных, тоже не заметил – потому что не ждал! Почему я вдруг ослеп?»

Нойде стало страшно – первый раз по настоящему страшно за эту ночь.

Он знал, когда и почему так бывает. Когда от человека отворачиваются боги, когда его дни посчитаны и жизнь уже брошена на жертвенник, он будто сбивается с тропы. И бредет в темноте наощупь – прямо в трясину…

«Проклятое место!» – бессильно подумал он. Неужели малые сейды завели его сюда на погибель?

– Колдун! Ты слышишь меня? – выдернул его из тяжелых раздумий требовательный голос Велены. – Как ты назвал эту ведьму? Я издалека не расслышала…

– Она не ведьма, – пробормотал нойда, проводя по лицу рукой. – Она – оадзь, лягушачья женщина. В ваших краях такие не водятся, их родные места – холодные саамские топи, северные чащобы…

«Почему оадзь ушла из своих земель так далеко на юг? – вновь подумал он. – Это очень странно! Надо будет разузнать…»

– Ага-а… – глаза Велены вспыхнули. – Девка-лягушка!

Нойда подумал – вот сейчас Велена пристанет с расспросами. Под коленями снова заныло, по коже пробегал озноб. Смерть на сей раз не взяла его, но и далеко не ушла: маячила неподалеку, поглядывала со стороны, словно прикидывая, с какого бока откусить…

Однако Велена больше ничего не сказала. Кивнула, задумчиво глядя в лесной мрак, и ушла.

Предрассветный туман клубился над зеленоватой водой, как овечье руно. Где-то там, в белом мареве, пряталась избушка без окон. На берегу лесного озера, на плоском замшелом камне, сидела Велена и тихо говорила. Поблизости вроде бы никого не было, но она твердо знала – ее слушают, и очень внимательно.

– Ты небось думаешь, Радко хороший, да несчастный, злыдня-жена его запилила, – подперев щеку ладонью, рассказывала Велена. – А я так скажу – он тот еще подарочек! Поначалу-то все мужики в женах души не чают. А потом начинается: «Ох, жена со мной неласкова, раньше-то все лучше было, а теперь уж и не знаю… Ох, грустно мне, бедному, одиноко! Кто ж меня приголубит, кто пожалеет, в семейных горестях утешит?» И по сторонам этак оглядываются – кто, ну, кто?!