Граф часто спрашивал, для чего заготовляется столько огнестрельного оружия, допытывался у Лисицына, не имеет ли он поручения от правительства укрепиться в Приамурском крае. Когда Лисицын уверял его, что старается обезопасить себя от возможного нападения китайцев, граф с сомнением качал головой и скептически улыбался.

Прошла зима. После Святой недели литейщики и оружейники продолжали свои занятия, а остальные обитатели Приюта принялись за полевые работы, которые скоро были окончены, несмотря на значительное увеличение площади посева хлебов и овощей. Работников было достаточно.

Лисицын заметил, что после праздника граф сделался еще задумчивее, не принимал участия в общих работах, а больше в одиночестве гулял по острову. Сергей Петрович не раз спрашивал его о причине печали, но граф всякий раз ссылался на хандру.

Однажды кто-то из работников подал Лисицыну письмо, спрашивая, не он ли обронил его близ фермы. Развернув большой лист почтовой бумаги, мелко исписанный по-французски, Лисицын хотел было передать его графу, так как узнал его почерк, но пробежав глазами по первой строчке: «Ясновельможный граф Генрих!» — невольно взглянул на подпись: «Вашей ясновель-можности нижайший слуга Игнатий Крысинский». В приписке было сказано: «Письмо это пишу с китайского озерного острова, занятого русскими (эти проклятые москали везде запускают свои лапы), но откуда и как отправлю его к вам, еще и сам не знаю». Этих сведений было достаточно чтоб понять: Крысинский ложно назвался графом и ненавидит русских. Лисицын счел необходимым прочесть все письмо, пропуская все то, что лично касалось графа Генриха.

«…Долго блуждал я по снежной пустыне, не находя ничего для утоления голода; защищенный от мороза моим теплым платьем, я умирал от неимения пищи. Почти стемнело, когда я вдруг встретил двух русских, почти замерзших и так же, как я, голодных; первым моим побуждением было застрелить москалей, но я размыслил, что они и без того умрут в мучениях голода, зачем же оказывать им благодеяние, избавив от тяжких страданий. Сохраняя еще достаточно сил, я поспешно удалился от несчастных, один из которых был мальчик необыкновенной красоты. Между тем в моем желудке начали делаться мучительные схватки, я едва шел по безграничной пустыне. Наступила ночь… Я то падал, то вставал. Вдруг свет вдали достиг моего потухающего зрения. Я понял, что это или жилище туземца, или спасительный огонь охотника, и поспешил на свет. Но силы изменяли мне все больше и больше; я полз, как змея, по замерзшему снегу и наконец был замечен. Человек, спасший мне жизнь, оказался русским. Я не мог быть ему благодарным — я ненавидел его как заклятого врага моей отчизны. Умаслив его ласковыми словами, на что мы, поляки, большие мастера, и пробудив в нем рыцарские чувства великодушия (мой спаситель был дворянин), я постарался войти к нему в доверие и возбудить в нем жалость. Во время нашей беседы мне не раз хотелось вонзить кинжал в его сердце, но меня останавливали его колоссальный рост, атлетическое сложение и огромная косматая овчарка, не сводившая с меня свирепых глаз.

Наконец мне пришла в голову прекрасная мысль: удалить его для отыскания замерзших русских, чтобы в его отсутствие завладеть провизией. Москаль тотчас попался на удочку; как рыцарь, покровитель несчастных (это самая слабая струна московитского дворянства, которой мы, поляки, всегда умели пользоваться), он бросился на лыжах по указанному пути, но и салазки с припасами захватил с собой, разумеется, для того, чтобы совать пищу в голодные рты умирающих русских.

Я в душе послал ему вслед проклятье, а чтобы лучше обмануть его, встал на колени и притворился усердно молящимся. Через несколько часов мой избавитель вернулся и принес известие, что спас жизнь не двум, но целой толпе русских. Я вторично проклял его, а также проклял и свою мысль послать его отыскивать погибающих. Если б я стал жить в его жилище с ним вдвоем или втроем, то нашел бы случай истребить русских, а теперь это невозможно: спасенных оказалось более двадцати человек, а со мной, к несчастью, нет яда…

Жилище Лисицына (фамилия моего спасителя) находится на озерном острове. Оно состоит из превосходной фермы, прочно и красиво устроенной в нижней части острова. Скот здесь такой, какого я и не видывал, а хлеба и травы родятся удивительно…

Вскоре я заметил, что спасенные люди — литейщики и оружейники, вероятно, специально присланные сюда с работниками по распоряжению русского правительства. Это предположение скоро оправдалось, они изготовили много ружей и, вероятно, тайно от меня отлили из меди несколько орудий. О, как я проклинаю себя за то, что указал Лисицыну погибающий русский отряд. Но еще не все потеряно, я постараюсь исправить свою ошибку. Вы знаете, ясновельможный пан, я очень способен на выдумки, особенно если нужно насолить москалям…»

Прочитав письмо, раскрывшее всю гнусность характера и поступков Крысинского, Лисицын не мог удержаться от справедливого негодования. Он тотчас же вошел в комнату вероломного гостя, собрал все его бумаги и прочел их. Оказалось, что граф Генрих за бунт против правительства был сослан в Якутск, откуда хотел бежать, но в силу многих обстоятельств сделать это не мог. Совоспитанник его, Крысинский, сын инструментального мастера, также участвовавший в заговоре, по особому ходатайству был послан в одно место с графом. Будучи молод, хорошо образован и хитер, он бежал, намереваясь пробраться в Америку и нанять там корабль для принятия графа в случае его побега из Якутска. Крысинский был снабжен переводными бумагами на главные банкирские дома в Перу и Чили.

Углубившись в чтение этой переписки, Лисицын не слышал, как Крысинский подошел к растворенной двери. Звук разбитого пистона заставил его оглянуться. К счастью, Сергей Петрович успел отстранить рукой наведенное ему в голову дуло ружья — пуля, пролетев мимо, ударилась в стену. Крысинский, зная богатырскую силу противника, бросил в него свое ружье с такой силой, что Лисицын зашатался. Вероломный самозванец поспешил запереть дверь снаружи и спасаться бегством.

Оправившись от полученного удара, Лисицын бросился к двери, но она не поддавалась его усилиям. Тогда он выломал окно и спустился на двор фермы. Случилось так, что поблизости никого не было и никто не слыхал выстрела. Даже Полкан ушел с Володей. Лисицын успел обыскать ферму, когда пришедший Гедеон сказал, что видел поляка с одноствольным ружьем, вероятно, захваченным в кухне, и с