на помеле. Лисицын приказал тщательно обыскать остров, а когда одной лодки в бухте не обнаружилось, сыскать ее у берегов. Однако лодки с беглецом нигде не нашли. Наконец были допрошены все, а в особенности часовые, осмотрена местность вокруг тюрьмы, самая тюрьма — ничего!

В последствии, когда дело это было совсем забыто, часовые признались в своей оплошности, ничего не скрывая, поэтому подробности этого чудесного исчезновения записаны в дневнике Лисицына и я могу рассказать моим читателям все обстоятельства происшествия.

Крысинский, сидевший в амбаре крепко связанный, впал в отчаяние, что характерно для человека со слабой душой и трусливым сердцем. Он беспрестанно упрекал себя, зачем не решился утопиться, забывая, что даже и для этого нужно хотя немного мужества. А при мысли о виселице все его члены колотились, как в лихорадке. Болезненная фантазия напомнила ему о пытках, которым его, вероятно, подвергнут перед повешением, — ужас его превзошел все пределы. Узнику оставалась одно — молиться. После долгих усилий ему удалось освободить руки, снять с шеи образок святого Франциска и повесить его на стене. Он упал на колени и начал просить святого заступника о мгновенной смерти. В это время у дверей амбара послышались голоса:

— Что горло-то дерете? Караульте своего арестанта хорошенько. А мы готовим виселицу…

По голосу Крысинский узнал Константина, но казак нагло лгал, чтоб только постращать пленника.

— Туда ему и дорога, — с хохотом отвечали караульщики.

— Расскажи, как вы его поймали, — вступил чуть картавящий голос.

— Стану я тебе рассказывать, жид! Ты бы точно отпустил поляка. У тебя одни деньги на уме.

— Полно балагурить, расскажи.

Константин сдался, рассказал, а заключил историю так:

— Кабы ему, дураку, вместо того чтобы плыть в Архипелаж-ное озеро, пробраться прямо на южный берег да идти все опушкой леса до китайского причала на Алмазной реке, мы бы его не взяли.

— Конников бы послали, — заметил жидок.

— Много бы сделали твои конники в лесу! Кроме денег, ничего не разумеешь, а туда же…

Константин ушел, повергнув Крысинского в еще большее уныние. Он теперь упрекал себя за ошибочный выбор пути. Не зная другого способа спасти себя, как обратиться к доброму сердцу Лисицына, он достал из бокового кармана бумажник с деньгами и прочими ценностями, который не был у него отобран честным Константином, и, вырвав чистый листок из блокнота, начал писать карандашом Лисицыну письмо, в котором старался его разжалобить верным описанием своего душевного состояния, ужаса и отчаяния. Он так увлекся, что не заметил, как настала ночь. В тюрьму вошел один из сторожей.

— Приготовься, пан, к смерти, — сказал он, заметно картавя.

— Езус, Мария! Я готов, пан сторож!

— Нет ли у тебя денег, пан? Чем делить на всю артель, отдай их лучше мне, на помин твоей души, а я за это принесу тебе поесть, чего только душе угодно. Крысинский встрепенулся, пристально взглянув на сторожа, и сказал:

— Охотно бы обогатил тебя, пан сторож, да у меня все деньги отобрали. Правда, есть спрятанные на острове, но без меня ты не сыщешь.

— Эка досада. Деньги, значит, пропадут…

— Не пропадут, пан сторож: я объявил вашему начальнику, где зарыл их.

Жидок вышел, глухо ругаясь. Крысинский, заткнув свое письмо в щель бревенчатой стены, снова начал молиться, но опять был остановлен приходом сторожа.

— Послушай, пан, — сказал он шепотом, — отдай деньги мне. Зачем отдавать их начальнику, ведь он тебя поймал и завтра прикажет повесить?

— Ах, пан сторож, я и сам не желаю, чтобы деньги достались этому извергу. Но что я могу сделать, связанный…

— Если дело только за тем, чтобы сводить тебя к месту, где зарыты деньги, так я, пожалуй, свожу. А убежать тебе не удастся — весла с лодок все убраны.

— Куда мне бежать, пан сторож? Я едва ноги передвигаю. Если желаете вырыть мои деньги, приготовьте фонарь, мешок, большой нож, топор и лопату. Только не увидал бы нас другой пан сторож…

— Это уж мое дело.

— Я готов служить вам, пан сторож.

Через четверть часа жидок пришел к заключенному, развязал ему ноги и осторожно вывел из амбара. Товарищ его спал крепким сном и не слыхал, как задвинули наружный запор тюрьмы и как искатели клада перешагнули через него.

— Я и забыл спросить, много ли зарыто деньжонок у пана? — поинтересовался сторож.

— Думаю, вам не унести в один раз. Все золото.

Вскоре Крысинский привел сторожа к гроту, где у Лисицына хранились меха, приказал отодвинуть железную задвижку и отворить массивные дубовые двери. Когда жидок вошел в грот и начал зажигать фонарь, Крысинский быстр и захлопнул дверь и запер ее снаружи задвижкой. Дверь была так толста, что ругательств алчного сторожа почти не было слышно.

Арестант поспешно вынул из мешка нож, заткнул его за пояс на случай обороны. Побежал к съестной кладовой, где наполнил мешок припасами. С лопатой в руках он беспрепятственно достиг бухты и, вскочив в лодку, поплыл прямо к южному берегу. Выйдя на берег, он затопил лодку и пустился прямо к Алмазной реке. Утром охранник у амбара проснулся и, не видя своего напарника, заглянул в арестантскую — пленника не было. Он растерялся, испугался и решил наконец объявить о случившемся Лисицыну, но не застал его на ферме и пошел отыскивать на Сторожевой скале. Проходя мимо грота, услыхал крики товарища, освободил его и с трепетом выслушал признание. Вместе они решили, что об этом деле надобно молчать, иначе их обоих повесят вместо пропавшего Крысинского.

Мстительность поляков была известна Лисицыну и исторически, и фактически, поэтому он решил заняться укреплением гавани и острова, а до того содержать в бухте караул днем и ночью.

Вход на остров находился в конце небольшой бухточки. Сам же залив на расстоянии ружейного выстрела от входа образовывал узкое горло. В этом перешейке, имевшем каменистое дно, Лисицын придумал устроить оборонительную башню с воротами для входа барок и лодок. На самом входе на остров он планировал построить еще одну небольшую башню с железными воротами для проезда подвод с тяжестями, расположив ее таким образом, чтобы она защищала гавань, если б неприятель в нее прорвался.