Каждый день я хожу на вокзал. Там собираются пробравшиеся в город солдаты. Они рассказывают, что русские больше не пропускают солдат к американцам. Следует ли мне все-таки идти домой? Пятьсот километров на восток?

Субботний вечер Троицы 1945 г.

Ну, в путь-дорогу: курс на Померанию. Я встретил парня из Штеттина. Мы с ним отважились на то, чтобы добраться до дома. За месяц, возможно, это и удастся проделать. Что ж, идем! Попрощаться — и в дорогу. Ханни рыдает! Я оставляю свой дневник у нее. Так будет лучше. Кто знает, что меня ждет? И что творится дома? Я должен это узнать. Решив идти домой, я ощутил радость в душе и громадный прилив энергии. Домой, домой!

На этом дневник заканчивается

Дополнение

Мне остается только добавить, что на следующий день я сел в товарный состав, который тянул локомотивы и машины на восток. В Котбусе меня снял с поезда советский караул. Меня зачислили в рабочую команду, которая должна была снимать рельсы и грузить их. В июне, спустя пять недель после окончания войны, я внезапно оказался военнопленным и попал в лагерь Саган. Из-за недоедания, неспособности работать и начавшегося туберкулезного процесса 6 сентября я был отпущен из лагеря. Пешком отправился на север, миновав Грюнберг, где ненадолго попал в польский плен, Позен,[205]Кройц-Белгард и, наконец, оказался в Штольпе, придя домой за день до своего восемнадцатилетия. Мои родители и братья с сестрами пережили войну. Из нашего села никто не подался в бега, да и поляки нас не трогали, поскольку русский штаб создал здесь образцовый колхоз, в котором мы и работали вплоть до 1947 года. Затем наши земли и дворы были переданы польским властям, а все немцы переселены за Одер.