Казим нанес ему несколько ударов, но это совсем не было похоже на драки с Санджаем. Юноша словно бил по камню. Схватив Казима, рондиец швырнул его на землю и уселся сверху. Ощущение было таким, как будто юношу придавило домом. Казим попытался сбросить его, однако рондиец оказался слишком тяжелым. Первый удар расплющил юноше ухо, и в голове у него загудело. Второй с тошнотворным хрустом врезался ему в лицо, и Казим почувствовал, как ломается его нос. Третий удар едва не вышиб из него дух.

Рондиец встал. Казим лежал, хныкая, как ребенок. Толпа притихла. Казим весь пылал от боли и унижения. Огромные руки подняли Казима и поставили его на ноги.

– Не возвращайся, парень, – произнес рондиец тихо на кешийском. – Или я из тебя сделаю отбивную. Тебе ясно?

Казим молча кивнул, едва не лишившись чувств.

– Хорошо. Теперь вали, мелкий ушлепок. И не возвращайся.

Толкнув Казима к стене, здоровяк врезал ему кулаком в живот, оставив его блевать в канаву. Тяжелая поступь начала удаляться и затихла в толпе.

Когда рондиец ушел, Казима окружили добрые руки и полные сочувствия лица. Люди начали приводить его в чувство. Один мужчина выправил его раздувшийся как мяч для игры в каликити нос. Казиму промыли рассечения, оставленные на его лице перчатками здоровяка. Юноша чуть не плакал от стыда и бессильной ярости, однако все хлопали его по спине и говорили, что это было очень смело – сойтись в бою с грязным ферангом. «Никто из вас не пришел мне на помощь, – подумал Казим угрюмо. – Вместо этого вы толкнули меня обратно к нему!» Однако он ничего не сказал. Двое молодых людей отвели его обратно в Дом-аль’Ахм. Пробираясь сквозь рыночную толчею, им почти что приходилось нести его на руках.

Вокруг повсюду были верующие, собиравшиеся на вечернюю молитву. К удивлению Казима, уже почти стемнело. Даже сейчас Рамита должна быть… Нет, даже не думай об этом!

После молитвы его разыскал Гарун.

– Казим, друг мой, что произошло? Где ты был?

В голове у Казима все плыло.

– Я ходил на свадьбу.

Гарун сразу все понял.

– Ах, мой глупый друг. Вижу, они не были рады незваному гостю. – Он сочувственно покачал головой. – Я принесу воды. Ты выглядишь ужасно.

– Я убью ублюдка, который сделал это, – поклялся Казим.

– Кто он?

– Огромная рондийская свинья размером с быка и рожей, похожей на сморщенную задницу.

Гарун мрачно усмехнулся.

– Как и большинство из них, – сказал он. – Исключительно уродливый народ.

Они оба засмеялись, но их смех был пустым и горьким, и вскоре оба замолчали.

Наутро после свадьбы Рамиты Казим сидел у могилы своего отца, глядя, как восходит солнце. Они с юным богословом всю ночь распивали арак, и теперь Гарун спал рядом с ним как ребенок. Рамита, где ты? Причинил ли он тебе боль? Боролась ли ты с ним? Обагрил ли он кровью твое прекрасное тело, лишая тебя невинности?

Достав себе немного еды, они вернулись в Дом-аль’Ахм на полуденные чтения. Пришел Джай. Он опустился на колени рядом с Казимом. Говорящий с Богом начал свою речь о шихаде.

– Призываю всех здоровых мужчин, – говорил он. – Мы должны перебить неверных и отвоевать Гебусалим. Я обращаюсь ко всем вам, дети мои, амтехцам и омалийцам. Вас ждет слава, в победе или в смерти. Ахм дарует сотню девственниц каждому солдату, принявшему мученическую смерть в бою. Он взывает ко всем вам.

Когда он закончил, Джай рассказал Казиму, что Испал уже подыскивает новое жилье и что вскоре они покинут старый дом, построенный их собственными руками, дом, в котором всю свою жизнь прожили целые поколения их семьи, дом, где появились на свет и Джай, и Казим. Мир перевернулся с ног на голову.

– А Рамита?

– Уехала, – ответил Джай. – Отец и мать проводили ее сегодня утром. Они уже уехали.

Сердце Казима сжалось. Больше мне здесь делать нечего.

Дом-аль’Ахм стал для Казима домом. С задней стороны здания располагались кухни, где всем пришедшим раздавали скромную, но сытную еду. Казим ел дважды в день и спал, завернувшись в одеяло, у стены спальни богословов. На пепелище старой жизни зарождалась новая.

Старый солдат по имени Али учил всех желающих обращаться с мечом на поле у окраины города – так, чтобы этого не видела стража принца. Даже Джай присоединялся к ним, когда ему позволяло время.

– Это полезный навык, – говорил он, один из всего нескольких омалийцев среди десятков амтехских юношей.

Фехтование давалось ему не слишком хорошо, но Казим не давал остальным его задирать. Гарун, как богослов, разумеется, с ними не занимался, но он внимательно следил за происходящим.

Казим всегда был очень атлетичным и со временем стал побеждать всех, включая Али. Гарун сказал, что ветераны к нему присматриваются.

– Ты их впечатлил, друг мой, – произнес он, и Казим ощутил мрачное удовлетворение.

Каждое утро Казим просыпался с мыслью о Рамите и каждый вечер засыпал с мыслью о ней. Он вспоминал ее во всех своих молитвах, ее образ заставлял его бегать быстрее и сражаться яростнее. В его памяти она с каждым днем становилась все красивее.

В последний день месяца Джай не вернулся домой. Сев втроем, они поклялись быть побратимами и стать солдатами шихада. Джай отрекся от омалийской веры и принял амтехскую. Гарун помогал ему материально, а Казим поддерживал морально. Джай даже не пошел домой, чтобы попрощаться.

– Их поглотила жадность, – сказал он. – Они мне больше не семья. Ахм – мой отец, а вы – мои братья.

На следующий день они собрали свои нехитрые пожитки в узелки и влились в небольшую колонну, шагавшую сквозь утренний туман на север, чтобы присоединиться к шихаду.

Нороштейн, Норос, континент Юрос

Ноялий 927

8 месяцев до Лунного Прилива

Ноялий принес в Нороштейн первые метели, сделав мостовые скользкими. Альпы на юге стали полностью белыми, а небо затянуло облаками. Вода в ведрах замерзала, костры дымили. Ледяной ветер задувал во все трещины. Стражники обмотали вокруг своих шлемов толстые шерстяные шарфы и, сгрудившись вокруг жаровен, грели руки, потягивая бренди из фляжек. Жестокие ветра несли болезни, насморк и кашель. В хибарах в северной части города каждый день находили кого-нибудь мертвым. Обычно это был тощий как щепка беспризорник, который сдался и просто лег, чтобы умереть.