Мак-Грат выпрыгнул из укрытия почти сразу же, как только начал стрелять. Его не заметили перепуганные негры, и сам он едва осознавал дикую бойню вокруг себя, когда бежал через поляну к белеющему телу, обмякшему возле окованного железом бревна.

— Констанс! — позвал он девушку, прижимая ее к груди.

Она с трудом приоткрыла свои чудесные затуманенные глаза. Мак-Грат крепко обнял ее, не обращая внимания на окружавшую их бойню. Память медленно возвращалась к Констанс.

— Бристоль? — прошептала она в замешательстве, а потом вскрикнула и обхватила его, всхлипывая: — Бристоль! Они сказали, что ты мертв! Черные… эти ужасные негры! Они хотели убить меня! И де Эльбора тоже, но он пообещал жертву…

— Забудь, любимая, забудь! — Он прижал ее крепче, тщась унять колотивший ее озноб. — Теперь все хорошо…

Вдруг воплощение первобытного кошмара выросло прямо перед ними, таращась в их лица с ужасной бездумной ухмылкой. Закончив терзать уже мертвых жертв, Земба обратил внимание на последнюю живую пару посреди поляны. Кровь била фонтаном из пробоины в его голове — именно эта рана и сводила с ума чудовище.

Мак-Грат прыгнул наперерез зверю, чтобы защитить лежащую на земле девушку. Его револьвер рявкнул, когда он послал свинцовую очередь в могучую грудь приближающегося чудовища.

Однако выстрелы, казалось, не причинили твари никакого вреда — и уверенность Мак-Грата пошла на убыль. Пуля за пулей с громким треском врезались во внутренности гигантской обезьяны, но та неуклонно приближалась. В конце концов Мак-Грат изо всех сил метнул разряженный револьвер в жуткую морду… Безуспешно. Земба снова подпрыгнул, крутанувшись в воздухе, и сгреб его. Когда массивные лапы со сверхъестественной силой сомкнулись на теле Бристоля, тот потерял всякую надежду — но его боевые инстинкты еще не умерли; он вонзил кинжал глубоко в лохматое брюхо зверя.

Нанеся удар, он почувствовал, как могучая дрожь охватила монструозную тушу. Массивные лапы разжались — и Мак-Грат упал на землю, а чудовище затряслось в финальном предсмертном спазме и зашаталось. Мгновение оно, уже мертвое, нависало над Мак-Гратом, а затем рухнуло наземь, дернулось в последний раз — и наконец замерло. Даже обезьяна-людоед из Большого Зимбабве не смогла выдержать полного заряда свинца с близкого расстояния.

Когда мужчина неуверенно поднялся, Констанс тоже встала, бросилась ему в объятия и громко заплакала.

— Теперь все в порядке, Констанс, — выдохнул он, прижав ее к себе. — Зембе конец… де Эльбору и его неграм конец… вероломного Болвилля — и того больше нет! Так что теперь нас никто не задержит! Для них луна Большого Зимбабве не сияет больше благосклонно — теперь она горит лишь для нас двоих!

Перевод Г. Шокина

Примечание

Рассказ написан в 1934 году. Первая публикация — посмертно, в журнале “Weird Tales”, февраль 1935-го. Большой Зимбабве (Великий Зимбабве) — название каменных руин древнего южноафриканского города, расположенного в провинции Масвинго государства Зимбабве. Город, как считается, был главной святыней и культовым центром предков народа шона (народ группы банту); был основан ок. 1130 г. н. э. и просуществовал на протяжении двух-трех столетий. В 1928–1929 гг. руины Большого Зимбабве исследовала британский археолог Гертруда Катон-Томпсон, работавшая в Африке не один год. Она утверждала, что руины имеют африканское происхождение. Возможно, работая над данным рассказом, Говард был в какой-то мере вдохновлен опубликованными в середине 30-х годов исследовательскими отчетами Томпсон.

Гиена

Знахарю Сенекозе я не доверял с того момента, как впервые увидел его, и это безотчетное недоверие со временем превратилось в ненависть.

Я только недавно перебрался на восточное побережье, африканский образ жизни был для меня все еще в новинку, и я руководствовался не рассудком, а импульсами. Приехав из Вирджинии, я был полон предубеждений по поводу всего, что было мне чуждо; вдобавок при каждой встрече Сенекоза пробуждал во мне чувство неполноценности — это, разумеется, способствовало моей антипатии к нему.

Он был удивительно высок, около двух метров, но его худощавое тело было настолько тренированным и развитым, что весило более девяноста килограммов — вес почти невероятный при таком субтильном телосложении: этот чернокожий великан словно сплошь состоял из мускулов. Чертами лица Сенекоза не походил на негритянского чистокровку и смахивал скорее на бербера, чем на банту: высокий куполообразный лоб, тонкий нос, узкие прямые губы. Но волосы вились, как у бушменов, и он был даже чернее любого масаи[12]. Его блестящая кожа отличалась цветом от оттенков других туземцев, и я предположил, что он принадлежал к какому-то неизвестному мне племени.

Мы редко видели его на ранчо. Обычно он появлялся без предупреждения, или мы встречали его гуляющего по степи в высокой траве. Иногда Сенекоза был один, иногда его сопровождали на почтительном расстоянии несколько более диких масаи — те, как правило, держались на некотором расстоянии от построек, нервно сжимая копья и подозрительно поглядывая в нашу сторону.

Сенекоза всегда приветствовал нас с выдающимся изяществом; вообще он казался вежливым и чинным, но это выглядело как-то наигранно. У меня всегда было смутное ощущение, что этот черный мужчина насмехается над нами. Голый великан бронзового цвета приходил к нам, чтобы выменять самые простые вещи — медный котел или мушкет, — потом передавал привет от вождя и исчезал.

Он мне не нравился, и, невзирая на молодость и неопытность, я высказал это мнение Людвигу Штролвауссу, очень дальнему родственнику — десятиюродному брату или что-то вроде того, — на чьем ранчо я остановился.

Людвиг лишь усмехнулся в свою светлую бороду и ответил, что знахарь — это «свой человек».

— Это правда, что он имеет некоторую власть над туземцами, — заявил он. — Они все побаиваются его. Но для белых людей он — друг. Серьезно.

Людвиг долгое время жил на восточном побережье. Он знал туземцев так же хорошо, как и австралийский скот, который выращивал; впрочем, я считал его человеком, лишенным воображения, если не сказать — ограниченным.

Здания ранчо были огорожены забором и стояли на склоне холма, откуда открывался вид на лучшие пастбища Африки. Забор был очень прочен и даже напоминал крепостную стену; в случае восстания масаи за ним можно было полностью укрыть тысячное стадо, которым Людвиг так гордился.

— Сегодня — тысяча, — приговаривал он, сияя, как новенький грош, — уже целая тысяча. А скоро… да, скоро, наверное, будет десять