День назад я решил начать заботиться о том, в какую следующую страну ехать. Конечно, после Китая можно было и дальше рвать на юг, заполучить мотоцикл, на котором промчать Лаос и Таиланд, а потом засесть в Юго-Восточной Азии на полгода, перезимовать, попивая молоко кокоса на очередном пляже очередного острова — как и должен сделать любой русский путешественник. Но такая перспектива интересовала мало. Задача была ясна — проехать вокруг планеты за сто дней, а это значило, что придется перебираться через океан.

Понятие стабильного Интернета в Китае было расплывчато. Когда его все-таки удалось словить, в социальных сетях я опубликовал пост:

Было неизвестно, малое или большое количество людей смогут откликнуться на сообщение, вызовет оно гневную или одобрительную реакцию, удастся ли настрелять нужную сумму на билет. Но на тот момент это интересовало мало — гораздо больше беспокоило, как мы будем попадать на станцию Хуаншань. С вокзала деревни, в которой мы оказались, в западном направлении не ходило ни одного поезда.

С горем пополам мы выбрались на скоростную магистраль, где проехались с тремя разными китайцами. Следить за тем, куда движется автомобиль, было бесполезно — количество пересекающихся то тут, то там дорог было выше скорости нашей реакции на карты Baidu. Мы ехали до развязки, выходили на тулгейте и садились в новую машину, посылая запросы духам китайских дорог, чтобы машина ехала в нужном направлении. В одном месте мы долгое время пытались остановить хоть кого-то, и ввиду безуспешности этого события плюхнулись на груду камней, свалившихся у дороги. Рюкзаки в сторону, головы к небу. Как определить, в какой точке пространства мы находимся? Никак. Но над головами по-прежнему было небо, а значит, мы по-прежнему находились на прекрасной планете Земля и, возможно, дома.

Где-то хлопнула дверь автомобиля. Синее небо, наконец очищенное от городской дымки, казалось по-дружески приветливым, и не было никакого желания возвращать свои глаза к китайской реальности. Однако через минуту на фоне синевы появились три сморщенных лица, разглядывавшие нас. Мы нехотя сели на камни и поздоровались с полицейскими, припарковавшими автомобиль с мигалкой неподалеку.

— Здравствуйте! Прописки — нет! В участок нас везите! — по инерции вяло сообщил им я. Люди в форме переглянулись и быстро-быстро залопотали на своем, словно проговаривали концовку рекламы на радио, ускоренную в три раза. Было все равно, что они будут с нами делать, и любой исход был бы положительным. Полицейские достали телефон и включили онлайн-переводчик. На экране появилась надпись: «Уважаемые путешественники! Хотите есть?» Долго кивать нам не пришлось.

После один из полицейских остановил междугородний автобус, с ходу накричал на водителя, как завуч на провинившегося ученика, и ткнул на нас. Тот испуганно кивнул головой, а господа в форме показали рукой на дверь, как показывают на вход в театр. На автобусе мы доехали до вокзала соседнего города, откуда ближайший поезд в Хуаньшань шел только в час ночи.

— Дим, мне кажется, мы несчастны. Это повод покушать сладкого, — честно призналась Наташа. Обе вещи могли быть правдой, поэтому мы перешли дорогу и зашагали по площади напротив вокзала. Где-то в тройке километров за ней начинали расти оранжевые небоскребы, увешанные кранами, как украшениями, типичные для маленьких китайских городишек. Перед нами рикши поднимали пыль, которая оседала на сигаретах робко болтающих ногами мужиков, сидящих на скамейках, на рогах памятника неуклюжему быку и на цветных иероглифах, развешанных над входами в маленькие забегаловки, — оседала, чтобы вскоре подняться вновь. В одну из забегаловок, оказавшуюся скромным магазином, мы и направились.

Когда человек ощущает вкус вещи, за которую он раньше платил, а теперь нет, он отлично его запоминает и не пренебрегает попробовать его вновь, как бы ни доказывал себе обратное. У нас были скромные запасы юаней, но воспользоваться ими означало отказать себе в еде тогда, когда украсть будет нельзя. Поэтому, как только мы вошли в магазин, Наташа стала эмоционально расспрашивать продавца о какой-то важной вещи, определенно являвшейся частью устройства машины Тьюринга. Пока тот таращил свои глазенки, я прошелся по полкам и запихал в карманы встреченные сладости. На улице было достаточно жарко, чтобы ходить в одной только футболке, но в еще более жарком магазине белый мистер оказался в толстовке с большим карманом, что никого не смутило. Я уже намеревался идти к выходу, но взгляд упал на стойку с надписью «Орео». Тогда я выкинул все взятые сладости на соседнюю полку и засунул в карман четыре пачки печенья с разными вкусами. Наташу резко перестало интересовать устройство машины и, так и не добившись никакого результата от продавца, она вышла из магазина вместе со мной.

— Ну, что, чувствуешь угрызения совести? — спросила она заинтересованно, отправляя очередную печеньку со вкусом клубники в рот. Мы сидели на траве у загазованной дороги, облокотившись на корни большого дерева.

— Не-а. Ищу внутри себя и найти не могу. Очень странно, но мне нравится делать это. Чувствую, что есть тут естественное юродство, безгрешность. Тырить «Орео» ребячески меня веселит, — честно признался я, раскрывая новую пачку.

— И я не чувствую. Как будто желания желудка важнее, чем крики совести.

Печенье кончилось, а рвение есть сладкое — нет. Тогда мы повторили процедуру в другом магазине, попросили кипятка в соседней парикмахерской — термосы были даже там — и вернулись к дереву. Здесь мы чувствовали себя маленькими хулиганами, злорадствующими в свое удовольствие, грудными детьми в сравнении с гигантской махиной, именуемой Китай.

Ночью мы пробрались в поезд, легли на сидячие сиденья и накрылись спальниками, оставив снаружи свои белые головы, чтобы у случайно проходящих контролеров не возникло сомнений в благонадежности спящих пассажиров.