– Во-первых, прости, но твоей маме уже все равно, что сделают с ее телом. Мертвецы, как ни странно, не очень волнуются, даже если из них сварить похлебку. Что так, что эдак – тело кто-нибудь сожрет, черви, крысы, кто угодно. Даже если его хорошенько забальзамировать. Во-вторых… хватит и первого. Ты ее не убивала, а если она разволновалась и померла, значит, так боги судили. Дороги богов неисповедимы.

– Ффу… милый, ты так и не избавился от своих уснарских шуточек! Меня даже затошнило!

– А я и не шучу. Когда я помру, столкни мой труп ногой в канаву – мне будет уже все равно. Ладно, ладно, не делай такое лицо! Поставишь мне памятник – только не с этой железякой, а с пирогом в руке! Я считаю, самое лучшее в мире дело – кормить людей. Чем больше сытых людей, тем меньше в мире зла. Вот!

– Иди сюда, мой философ! И ведь никто не знает, что за твоей камнедробильной внешностью скрывается такой… добряк. Илар весь в тебя! Такой же добрый мальчик.

– Хорошо, что он только добротой в меня, а внешностью в тебя!

– Глупый… для меня ты самый красивый на свете!

Шаус улыбнулся и поцеловал жену. Затем сложил оружие в фургон, накрыл его мешковиной, сел на облучок и, взяв в руки вожжи, хлопнул ими, одновременно поворачивая лошадь назад, обратно.

– Все. Хватит. В столицу! Будем сидеть там и ждать, пока Илар появится. Денег у нас хватает, куплю или построю пекарню, будем зарабатывать деньги, жить и… в общем, все будет хорошо. Не плачь, появится Илар, уверен.

– Хорошо, что уверен, – вздохнула Лора. – Мне бы твою уверенность… у ручья остановимся, вымоешься, хорошо? А то ты весь в крови…

– Кстати, как ты научилась так ловко пырять своим шилом? И где ты его взяла? Никогда не видел у тебя этого кинжальчика.

– Мама дала. Когда у меня начались крови. Сказала, что я должна уметь защитить себя, как всякая порядочная девушка. Мало ли на свете грубых мужчин, желающих добраться до моего тела! Мама была молодец, жалко ее. Очень жалко. Папу я не знала, он умер еще до моего рождения, а мама для меня была всем. Братья ведь мне сводные. Папа женился на маме, когда у него уже были дети. Противные, надо сказать. Вечно издевались надо мной… то кольнут, то ущипнут, то стукнут… потом мама им задала, когда увидела синяки.

– Ты уже рассказывала. И не один раз. Давай не будем о плохом, хорошо?

– А я не только о плохом… я маму вспомнила. А она была хорошая. Ну ладно. Давай о хорошем. Помнишь, как мы с тобой познакомились?

– Еще бы не помнить! – Шаус радостно хохотнул и подмигнул Лоре. – Здорово тебе тогда досталось, да?

– Еще бы! Я перепугалась… едва не… хмм… в общем, чуть не описалась, как маленькая девочка! Нет, ну ты только представь, что я чувствовала в тот момент, – я иду себе, беседую с воспитательницей о возвышенных вещах, о духовном, о богах, о душе человека, обретающей покой соответственно его деяниям, о птичках и рыбках, обо всем, что важно для воспитанной девушки, интересующейся миром. И вдруг – на меня падает бездыханное тело с разбитым носом! Вот как должна отреагировать на это порядочная девушка?! А еще – из окна на меня смотрит веснушчатая физиономия и ревет: «Сучья рожа! Как ты посмел поднять руку на уснара?! Да я тебе… вырву!»

– Как должна отреагировать? Завизжать, конечно, – хохотнул Шаус. – Ты так визжала, что, во‑первых, я оглох, во‑вторых, решил, что изувечил важную госпожу, потому что только важные, родовитые госпожи могут так страшно визжать. Обычная горожанка просто обложила бы меня матом, и все! Надо отдать тебе должное – ты быстро затихла и спокойно спросила: «Не могли бы вы убрать с меня это?! Он пачкает мне панталончики! А этот урод и правда уткнулся тебе между ног и все перепачкал! Кстати, – помню твои ножки – у-у какие славные! Тогда я в тебя, похоже, и влюбился!

– И я в тебя… глянула на тебя – такой огромный, сильный, настоящий мужчина! Как мой папа! Мне его так не хватало – мама говорила, что он был могучий и все время в походах. Военный есть военный. Вот сыновья у него и отбились от рук… Нет, не буду о них! Да, я посмотрела на тебя, и у меня мороз по коже – вот он, мой мужчина! Воспитательница бегает вокруг, чего-то бормочет, народ собрался, а я ничего не слышу, смотрю на тебя…

– А я на тебя смотрел… и думал – кому-то достанется такой цветок, а мне только доступные шлюхи… кхе-кхе… прости… да какая-нибудь простушка, тупая, толстожо… хмм… с толстыми лодыжками. Я не поверил своим ушам, когда ты предложила мне сходить на представление комедиантов на городской площади на празднике солнцестояния. Просто не поверил! Я, такой мужлан, сын лесоруба, придавленного деревом, и поварихи из трактира, напивавшейся каждый седьмой день, – и такой вот цветок, такая красота! За что мне такое счастье? Я и сам до сих пор не понимаю. Когда поцеловал тебя первый раз, был пьян, как будто выпил три кувшина вина! В ушах шумит, мир качается, а перед глазами только ты, только твои глаза, твой пряный запах. От тебя почему-то всегда пахнет лесной травой…

– Глупенький! Я ведь кладу траву в постельное белье! – Лора радостно рассмеялась, будто зазвенел колокольчик, ей вторил Шаус, погрозив пальцем:

– Вот так и развеивают сказку! Сказала бы лучше, что это колдовство!

– Колдовство… – погрустнела Лора. – Наш мальчик мечтал стать колдуном. Может, надо было ему позволить? Ведь посмотри, что получается, – мы с тобой презрели все запреты! Ты бросил свою работу, я отреклась от родни, запрещавшей мне видеться с тобой, даже с мамой разругалась! Мы пошли против всего мира! И запретили мальчику быть самим собой… Я не прощу себе, если с ним что-то случится! Один раз я уже…

– Да ничего ты «уже» не сделала! – рассердился Шаус. – Чтобы я больше не слышал этого! Ты не виновата в смерти матери, все, забыли!

Фургон попылил дальше, унося их в неизвестность. Сорванные с места ветром перемен, эти двое людей уже не жалели о том, что покинули свой тихий, сонный городок.

Лора предвкушала встречу со столицей – шумной, безалаберной, но такой живой, интересной, а Шаусу было все равно, где жить, лишь бы рядом была та, ради которой он сдвинул бы с места великие горы. Будущего Шаус не боялся, ведь человек с руками и головой нигде не пропадет. Лишь бы Илар был жив… Хотя Шаус и сказал Лоре, что не верит в гибель сына, а внутри все равно пробегал холодок – а вдруг? Ведь Шаус, бывший уснар городской стражи, хорошо знал, как коварна бывает судьба…

* * *

– Это еще что такое? – Илар с тревогой посмотрел на разбитую калитку, на темные пятна на улице у забора и бросился вперед, опередив Дарана и Биргаза, мгновенно выдернувшего из ножен длинный меч, отблескивающий в свете вечернего солнца матовым серебром.

Стоявшие возле ворот люди – соседи и просто любопытные – прыснули в стороны, завидев несущихся на них стражника и колдуна. Колдун, по слухам, сегодня уже разнес полгорода, а потом отправился убивать императора – да только остановили на полдороге целым полком тяжелой пехоты и камнеметными машинами!

И вот он здесь, хотя должен был сидеть в самой глубокой темнице, в самой тесной камере!