Поднимаемся, идем дальше. Быстрее, быстрее.

На следующем перекрестке я уверенно поворачиваю в другой коридор, хотя сориентироваться в темноте нелегко.

Наконец мы выходим на металлическую платформу, с которой начинается спуск в генераторную.

Преследователи так близко, что я даже различаю три голоса, звучащие в последнем коридоре. Два мужских и один женский.

Последняя ступенька. Лукас не отстает, но тяжелые шаги уже грохочут по лестнице над нами.

Прямо передо мной появляются две красные точки. Я отскакиваю в сторону и продолжаю бежать – вперед, в темноту, туда, где должен быть куб.

Двое в костюмах биозащиты соскакивают с лестницы и устремляются за нами. Гремят выстрелы, но пули проходят выше.

До куба футов пятьдесят. Дверь открыта, металлическая поверхность отражает прыгающий свет нашего фонаря.

Еще один выстрел.

Что-то напоминающее стремительного шмеля проносится у правого уха.

Пуля бьет в дверь, высекая искры.

Ухо словно горит.

– Бежать некуда! – кричит один из преследователей.

Аманда влетает в куб первой. Я вбегаю следом, поворачиваюсь и наваливаюсь плечом на дверь.

Солдаты уже футах в двадцати от нас, и мне слышно их надсадное дыхание за масками противогазов.

Они открывают огонь. Пули щелкают по металлу, огненные вспышки рвут темноту, и это последнее, чем провожает меня их кошмарный мир.

* * *

Мы не задерживаемся и сразу же идем по коридору.

Через какое-то время Аманда хочет остановиться, но я не могу.

Мы идем еще целый час.

Целый цикл препарата.

Кровь из уха забрызгала одежду.

Наконец коридор снова сворачивается в куб.

Я сбрасываю рюкзак.

Холодно.

Пот стынет на коже.

Аманда стоит в центре куба – юбка грязная, свитер порвался в нескольких местах, пока мы бежали по заброшенной электростанции.

Она ставит фонарь на пол, и внутри меня словно срабатывает спусковой механизм.

Напряжение, сила, гнев, страх…

Все выплескивается разом потоком слез и всхлипов.

Аманда выключает фонарь.

Я приваливаюсь к холодной стене, и моя спутница привлекает меня к себе, кладет мою голову себе на колени и гладит меня по волосам.

ОСТАЛОСЬ АМПУЛ: 40

Прихожу в себя в кромешном мраке, лежа на боку, спиной к стене. Аманда устроилась рядом. Наши тела вписываются одно в другое, ее голова покоится на сгибе моего локтя.

Хочется есть и пить.

Сколько же я проспал?

Хорошо одно – ухо перестало кровоточить.

Мы беспомощны, и отрицать этот факт невозможно.

Единственная наша константа, если не считать нас самих, – вот эта металлическая коробка.

Крохотная лодчонка посредине огромного океана.

Наше убежище.

Наш дом.

Наша тюрьма.

Я осторожно поднимаюсь.

Снимаю толстовку, сворачиваю ее и подсовываю Аманде под голову.

Она ворочается, но не просыпается.

Иду на ощупь к двери, понимая, что не могу позволить себе рисковать и открывать ее. Но я должен знать, что там, снаружи, и клаустрофобия уже действует мне на нервы.

Поворачиваю ручку. Медленно тяну дверцу на себя.

Первое ощущение: запах зеленого леса.

Косые солнечные лучи пробиваются между жмущимися друг к дружке соснами. Неподалеку застыл неподвижно олень, глядя на куб темными, влажными глазами.

Делаю шаг наружу, и олень, сорвавшись с места, бесшумно исчезает между деревьями.

Лес притих.

Над устлавшим землю игольчатым покровом стелется легкий туман.

Я отхожу от куба на несколько шагов и сажусь на согретую утренним солнцем землю, подставив лицо ярким, теплым лучам.

Ветер приносит запах древесного дыма.

Костер?

Печь?

Кто может здесь жить?

Что это за мир?

Слышу шаги.

Оглядываюсь – между деревьями ко мне идет Аманда. Я знаю, что виноват перед ней – из-за меня она едва не погибла в последнем мире. И она здесь не просто из-за меня. Она здесь, потому что спасла меня. Потому что рисковала. Потому что поступила смело и решительно.

Аманда садится рядом и поворачивается лицом к солнцу.

– Как поспал?

– Больно постель жесткая. Теперь вот шея болит. А ты?

– Тоже все ноет.

Лукас наклоняется и рассматривает мое ухо.

– Что? Плохо? – интересуюсь я.

– Нет. Пуля только срезала краешек мочки. Сейчас промою.

Она приносит литровую бутылку воды, которую мы наполнили в футуристическом Чикаго, и я припадаю к горлышку – и пью, пью, пью…

– Ну как ты теперь, лучше? – спрашивает Аманда.

– Только ее и вижу. Как лежит, мертвая, на нашем крыльце. И Чарли в комнате наверху.

– Знаю, это трудно, но задуматься надо о другом – и тебе, и мне. Почему ты привел нас в этот мир?

– Я всего лишь написал, что хочу домой.

– В том-то и дело. Написать-то ты написал, но багаж прихватил с собой старый.

– Что ты имеешь в виду?

– А разве не ясно?

– Нет, не ясно.

– Твой худший страх.

– Это же типичный сценарий глобальной катастрофы, нет?

– Может быть. Но он настолько образцово твой, что мне даже странно, как ты этого не видишь.

– Что значит образцово мой?

– Не просто потерять семью, а лишиться ее из-за болезни. Как было с твоей матерью, которую ты потерял в восемь лет.

Я смотрю на Аманду.

– Откуда ты знаешь?

– А ты как думаешь?

Ну конечно. Она ведь была психотерапевтом Джейсона-2.

– Смерть матери, угасшей у него на глазах, стала событием, во многом определившим его жизнь, – объясняет Лукас. – Именно поэтому он так и не женился и не обзавелся детьми, а полностью посвятил себя работе.

Звучит убедительно. У меня тоже были моменты, на раннем этапе нашей с Дэниелой совместной жизни, когда я подумывал о том, чтобы убежать от нее. Не потому, что я не любил ее, а из-за того, что, на каком-то уровне, боялся ее потерять. Такой же страх я испытал, когда узнал, что она беременна Чарли.