Все не поместились, как же много на свете сволочей, что стремятся нажиться на убийствах и грабежах… а наемничество – это узаконенные убийства. Не всякий убивающий – убийца, в армии нет убийц, а есть воины, но наемники именно убийцы, так как выбрали это ремесло добровольно и убивают за деньги.

Из города к отцу Дитриху приехали еще священники, но отец Варлампий удержал их от любых гуманитарных акций. Да и сам отец Дитрих, устыдившись, велел кнехтам обращаться с убитым, как со зверьем.

Один из кнехтов спросил устало:

– Тогда, может быть, не закапывать? Звери друг друга жрут… Все-таки польза.

– Надо бы, – согласился отец Дитрих печально. – Но такую гору звери не сожрут быстро. А когда начнут гнить, в эту жару начнутся болезни здесь и… дальше.

– А-а-а, – сказал кнехт, – значит, закапываем не для них, а для себя?

– Верно, сын мой. Человек все делает для себя, даже когда делает для других или даже для церкви.

– Спасибо, святой отец! Всех зароем.

Я не стал ждать, когда забросают землей последних, велел подать Зайчика. Двое воинов, гордясь порученной ролью, бегом привели арбогастра, порой повисая на удилах, когда он, играючи, поднимал голову.

В лагере седлали коней, сворачивали шатры и упаковывали в мешки. Наскоро сколоченные столы и стулья в последний раз соединили для прощального пира, слуги и оруженосцы таскали остатки провизии и вина, рыцари уселись тесными рядами и громко хвастались победами, кое-где звучали песни.

К своему изумлению, я увидел среди пирующих и отца Дитриха. Правда, перед ним на блюде только травка и рыба, но все-таки веселье слишком шумное и вряд ли способствующее благочестию.

Я спросил раздраженно, не слезая с седла:

– Снова пир? Сколько можно? Отец Дитрих, скажите что-нить грозное про грех чревоугодия!

Отец Дитрих поднялся, рыцари смотрят на великого инквизитора с почтением. Если велит поститься – сразу же никто больше крошки в рот не возьмет, однако отец Дитрих обвел всех отеческим взором и сказал проникновенно:

– В Святом Писании сказано: не говорим, будто все зло оттого, что едим и пьем. Не от этого оно, а от нашей беспечности и жадности. Диавол не ел и не пил – а пал, а Павел ел и пил – и взошел на небо!

Я досадливо крякнул, а суровые лица рыцарей просветлели.

– Отец Дитрих! – сказал я с укором.

– Сын мой, – ответил он с затаенной улыбкой, – ты бываешь слишком строг.

– Святой отец! – вскричал я в изумлении. – Кто из нас инквизитор?

– К счастью, не ты, – ответил он все так же ласково, но я чувствовал за этим мягким тоном железную волю. – Ты бы всех на костры… Эх, молодость с ее перегибами! Одно скажу, я был в твоем возрасте, сын мой, еще злее.

Он сделал глоток из чаши, рыцари радостно зашумели и начали бестолково чокаться над столом, щедро плеская вином на скатерть и блюда.

Я повернул коня, поехал через лагерь, где кнехты бросают в огонь сломанные столы и стулья, рваные мешки и отслужившие свое шалаши. Везде веселая суматоха и радостное возбуждение, граф Ришар и военачальники деловито раздают указания, барон Альбрехт обернулся и уставился вопрошающими глазами.

Зайчик в нетерпении перебирал ногами, я придержал его и крикнул:

– Я в Геннегау!

– Всегда вы опережаете, – сказал барон с завистью.

– Думаете, – спросил я, – на пир еду?

– А что, разве великого майордома не встретят танцами?

– Мы пройдем мимо и дальше, – ответил я. – Увы, груз управления с нас никто не снимал. Ведь я майордом. Потому охотно беру самое тяжелое бремя и безропотно взваливаю на ваши плечи. Нам предстоит трудная работа, но я вижу, как все мы: армландцы, брабантцы, фоссанцы и даже сенмарийцы медленно, но верно превращаемся в нацию!

Сэр Растер прислушался, спросил заинтересованно:

– Нацию? А что это?

– Нация, – объяснил я, – это сообщество людей, которых объединяют иллюзии об общих предках и общая ненависть к соседям.

Зайчик гарцует в нетерпении, предчувствуя быстрый бег, я повернул его в сторону скрытого пока за горизонтом Геннегау.

Сэр Растер прогудел озадаченно:

– Но у нас нет ненависти к соседям…

– Потому что и соседей нет, – уточнил барон Альбрехт.

– Найдем! – пообещал я. – Наличие внешнего врага сплачивает. И затыкает рот всяким недовольным и крикунам. Догоняйте! Я первым приступаю сегодня к трудовым будням. Завтра приступите и вы.

– Мы будем идти ме-е-е-едленно, – пообещал барон.

Граф Ришар сказал серьезно:

– Говорят, есть два способа управлять женщиной… но их никто не знает, однако надежного способа управлять государством вообще не существует в природе. Сэр Ричард, я вам искренне сочувствую! Даже соболезную.

Барон Альбрехт посмотрел на Растера, на других военачальников, что слушают молча и почтительно.

– Но управление наладить надо быстро, – сказал он серьезно. – И поскорее. Если честно, при всей пышности и богатстве этого королевства, многие скоро начнут скучать по суровой простоте Армландии и ее обычаям. И лорды подумают о возвращении со своими отрядами.

Я спросил с беспокойством:

– Но вы-то меня не оставите?

Он невесело улыбнулся.

– Я нет. А вы, граф?

Граф Ришар развел руками.

– Вы не забыли, что я ушел было от ратных дел?.. Но, конечно, сэр Ричард, я полностью в вашем распоряжении. И останусь до тех пор, пока будет острая необходимость. Честно говоря, мне совсем не нужно здешних земель, я несметно богат… по-армландским меркам. Но, повторяю, вы затеяли настолько великое и… просто потрясающее дело, что я поддерживаю вас и буду поддерживать с прежним пылом.

Зайчик несется, как черный вихрь, народ успевает только взглянуть вдогонку. Стражи на входе во дворец торопливо отсалютовали, я бодро пробежал наверх, крикнул по дороге, чтобы советника Куно Крумпфельда перед мои ясны очи немедленно, а то я страшен во гневе.

Когда после бешеной скачки торопливо утолял разгулявшийся аппетит, церемониймейстер доложил, что королевский советник барон Куно Крумпфельд прибыл и дожидается.

– Зови! – велел я.

Дверь начала отворяться, Куно проскользнул в щель все такой же серый, незаметный и заранее исключающий себя из числа соревнующихся за внимание хоть перед женщинами, хоть перед сильными мира всего.

Я кивнул на кресло по ту сторона стола.

– Садись.

Он поклонился.

– Спасибо, ваша светлость. Но осмелюсь ли я мешать вашей трапезе…

Я поморщился, махнул рукой.

– Куно, нас только двое, можно без церемоний. Жрать хочешь?