Буян не ответил.

Нужно было знать пигаликов, что оценить размеры недоразумения. Размолвка такого рода для неизменно вежливых и доброжелательных человечков равносильна была иной перепалке с использованием всех тех громких и оскорбительных ругательств, которые испорченный человеческий ум только и может измыслить. Пигалики, надо заметить, никогда не повышают голоса. Разве что в воспитательных целях, когда общаются с людьми. Но это был совсем не тот случай.

Все молчали, по-своему удивленные.

Понятно, что пигалики располагали всеми необходимыми сведениями о недуге Юлия и о неудачных попытках исцеления, они нисколько не рассчитывали, что он поймет. Верные закону о невмешательстве, они только следовали принятому в окружении Юлия обычаю. Догадываясь, впрочем, что если наследник и не поймет, поймут те, кому положено понимать и ответ будет должным образом получен. Если не сейчас, то позже, в свое время. Во всяком случае, пигалики не считали учтивым миновать Юлия и обращаться прямо к боярину Чеглоку, который и решал дело.

Но Юлий отвечал сам:

— Я хотел бы засвидетельствовать Совету восьми глубокое уважение, — сдержанно сказал он. — Я намерен строго придерживаться Каменецких соглашений. — Он снова помолчал. — Убийство пигалика — тяжкое преступление. Расследование будет проведено со всей тщательностью, виновные понесут наказание. Боярин Чеглок проследит, чтобы никто не ушел от ответственности.

— Шушую, гошударь! — поспешно прошепелявил Чеглок — ему неловко и больно было говорить с разбитой в кровь губой.

Буян, приподнявшись на цыпочки, накинул на Золотинку теплый плащ — она дрожала, и быстро, чтобы избежать благодарности, отступил.

— Вы имеете право на самостоятельное расследование, — заявил он, обращаясь к Юлию и к Чеглоку. — Согласно Каменецким соглашениям, раздел третий, статья девятая, в данном случае вам принадлежит право первой руки.

— Буян, — прошипел Млин, едва владея собой от изумления, — ты плохо знаешь Каменецкие соглашения. Наше обвинение предъявлено раньше.

— Кроме того, — продолжал Буян, не глянув ни на товарища, ни на Золотинку, — лица, не достигшие восемнадцати лет, освобождаются от ответственности по двухсот одиннадцатой статье Уложения. Поскольку возраст упомянутой Золотинка точно не установлен, а ошибка в один или два месяца может иметь решающее значение, Совет восьми обязан принять однозначное решение в ту или иную сторону. И только после этого возможно установленное законом преследование. Я также уполномочен заявить, — не переводя дух, продолжал он, — что мы требуем выдачи конюшего Рукосила, ложного Видохина, который обвиняется в преднамеренной убийстве пигалика.

— Он задержан, — тотчас отвечал Чеглок — все они просто не давали Юлию говорить. — Рукосил подозревается в оборотничестве. Тяжкое преступление по закону Туруборана. В течение часа, я думаю, мы установим личность оборотня. Присылайте стражу. Получим или не получим ответ, мы передадим вам оборотня для дальнейшего расследования. Такова воля наследника.

— Наше почтение, княжич! — сказал Буян. Все четыре пигалика одновременно — ошеломленный, потерявший дар речи Млин в том числе — сняли шляпы и, помахав ими для учтивости, сердито нахлобучили обратно. Потом в угрюмом молчании они подняли тело убитого товарища.

Буян так и не глянул больше на Золотинку, он был подавлен и мрачен. Никто, однако, еще не покинул башню, когда со двора послышались встревоженные и озлобленные крики, которые свидетельствовали о новом несчастье. Кто был ближе к двери, спешно вышел, за ним другие, все ринулись валом вон.

Пока пигалики слушали Золотинку и объяснялись с наследником через боярина Чеглока, на площади происходило вот что: стражники имели время подтащить умирающего при каждом толчке Лжевидохина ближе к караульне, расположенной в Старых палатах. До входа оставалось два десятка шагов, когда Лжевидохин запросил передышки. Рыхлый старик плюхнулся на приступок и бессильно привалился к стене.

Прямо над синюшной его образиной на круглой каменной плите красовалась топорно высеченная харя, которая, судя по всему, не имела никакого иного оправдания для себя, кроме преизрядного срока давности. Общие обводы хари напоминали обрубленный вверху и сходящий книзу на угол щит; выдающийся вперед, обезьяний рот обозначен был, как рисуют дети, подобием сливовой косточки: две прорезанные в камне дуги с напоминающей закушенный язык поперечиной. Такие же глаза-косточки имели уже не поперечину, а высверленные зрачки — палец сотника ушел в дыру весь и не встретил упора. С чисто художественной точки зрения не выказывал нареканий только нос — по той достаточной причине, что был отбит начисто в незапамятные времена. Под этой-то застывшей каменной рожей, меняясь в лице, постанывая и закатывая глаза, умирал мгновение за мгновением Лжевидохин.

— Смотри у меня! — пригрозил чародею бдительный сотник, вынимая из дырявого зрачка палец и с глубочайшим вниманием его обследуя.

— Ради всего святого! — задыхался Лжевидохин. — Стакан воды! Неужто не найдется доброй души стакан воды принести?

Стакан воды, несомненно, числился по ведомству лекаря, а не гробовщика, и сотник в который раз оказался в затруднении. Он разрешил его не совсем определенным и даже определено невнятным кивком. Малый помоложе побежал к пруду. И, не замешкав, вернулся с перевернутым, как котелок, шлемом. Горестно помавая головой, Лжевидохин придержал малого, чтобы на глазах у настороженной стражи достать неизвестно откуда перстень — мгновение назад его не было на руке — и отщелкнуть большой красный камень, словно крышку ларчика. Из неловких старческих пальцев посыпались на колени, прыгая и разбегаясь, разноцветные жемчужины.

— Что такое? — испуганно вскричал сотник. — Собрать! Быстро! — Не полагаясь на расторопность подчиненных, он схватился со стариком сам.

— Пилюли, — беспомощно отбиваясь, лебезил Лжевидохин. — Одна пилюля на стакан воды, — хрипел он в неравной борьбе и, когда сотник отскочил с добычей — красным перстнем, без лишних слов уже отправил уцелевшую как-то жемчужину в рот.

От горького снадобья свело челюсти, выпучив глаза, Лжевидохин торопливо перехватил шлем с водой, и малый, что стоял столбом во время короткой схватки, безропотно его отдал. Щеки пучились, округлившись, словно в позыве рвоты; с выражением величайшей муки Лжевидохин прыснул стиснутыми губами и от этого вылетел из рта полупрозрачный язык пламени, опалил брови стражнику, который ползал на коленях, выковыривая между камней жемчужины. Стражник опрокинулся — так и жахнулся наземь, сотник отпрянул, не больше хладнокровия выказала и вся остальная военщина.

Как ошпаренный, Лжевидохин поспешно плеснул воды в жарко разинутый огненный рот — вода зашипела, ударив паром, из ноздрей, изо рта повалил дым залитого пожара. Сразу окутанный клубами, Лжевидохин надсадно закашлял. Дым валил толчками, бурливые волны шли выше головы, целиком окутывая чародея. На карачках, не имея духу подняться, убирался прочь сердобольный малый, что притащил больному старикану водички, и растерял жемчужины тот, что собирал.