В помрачении, приподнявшись, глядела на кровавое побоище Золотинка.

— Вставай, живее! — срывающимся голосом прохрипел Видохин. — Беги! — Он пытался подхватить девушку под мышки, чтобы поднять на ноги. И оставил ее — кинулся навстречу зверю, едва тот глянул заплывшим глазом в сторону золотого отрока.

— Не сметь! — вскричал Видохин в самозабвенной отваге. — Вон! Пошел! — И притопнул, понуждая вепря попятиться.

Среди всей раздавленной, разбросанной по камням толпы старый ученый явился единственным человеком, кто поднялся преградить путь зверству. Он раскинул руки в опавших рукавах шубы, чтобы заслонить Золотинку — дух золота, дух совершенства.

Кабан приостановился, свирепо похрюкивая под неустанными тумаками палки, пасть сочилась.

— Не сметь, грязная свинья! Пошла прочь! — истошно завопил Видохин. — Скотина!

Черная туша на коротких ногах надвигалась замедленной, как бы разборчивой, с остановками и с приплясом трусцой — так страшно и близко, что, когда кабан хрюкнул, втянув воздух, почудилось дуновение. Густой смрад крови и вонючего стойла распространял он вокруг себя — на грубой, в застарелых рубцах шкуре висел ошметками засохший навоз.

С застывшей душой обомлела за спиной у Видохина Золотинка.

— Видохин стой! Назад, старая образина! Стой, собака! — раздался дрожащий в крайнем напряжении голос Видохина — еще один Видохин орал на самого себя через всю площадь. Но тот, что защищал Золотинку, не глянул.

— Не тронь отрока! Не тро-о-о… — вскинулся он, опрокинутый, перевернулся и хрястнулся с омерзительным звуком наземь! Заскакала по камням медная чаша.

Вскочивши, Золотинка увидела, что Видохин мертв, она ощутила это по изломанной неподвижности тела. Зверь подцепил его клыком навскидку и сам же тут вздрогнул всей безобразной тушей — коротко чмокнув, вонзилась в загривок стрела. Несколько стрел одна за другой и сразу воткнулись, словно колючки, вепрь крутнулся с бешенным хрюканьем.

Самострельщиков было человек пять, они кинулись врассыпную — за спины копейщиков. Дюжины две воинов с копьями и бердышами, с мечами — с чем пришлось, в доспехах, а большей частью без них, в праздничных одеждах, встали на поперечных ступенях, что отделяли возвышенную часть площади от низменной. И среди них Юлий в светлом, разлетающемся полукафтане, без шляпы и без иного оружия, кроме рогатины.

Вепрь уже увидел противника.

Воины смыкались, пытаясь оттеснить наследника, но Юлий решительно вдвинулся между заслонившими его плечами, и некогда было уже обмениваться любезностями — страшный, неимоверной тяжести зверь начинал сотрясающий сердце разбег. Юлий утвердил пяту рогатины в основание ступеньки и тоже самое со всей поспешностью делали его соседи: не рассчитывая удержать копья в руках, упирали их в камни, выставив навстречу скачущей туши.

Вепрь с маху вломился в затрещавший частокол. Утыканный расщепленными обломками ратовищ, он прянул вбок, исчерпав силу лобового удара, и вместе с вепрем с непостижимой легкостью повалились люди — то ли зверь подмял, то ли сами попадали без видимой как будто причины.

Золотинка вскрикнула и задохнулась, прижимая к груди кулаки… Но Юлий был жив, он упал, откатился по мостовой, чудом, кажется, не попав в жуткую костоломку. Строй копейщиков распался, каждый орудовал в меру своей отваги и ловкости; несколько вооруженных мечами и секирами витязей рубили раненного, тяжело пораженного застрявшим во внутренностях железом зверя. В горячей переделке некому было озаботиться судьбой раздавленных и попавших под копыта.

Еще живой и страшный, разящий смертью зверь лишился проворства, он только шатался, привставая и падая на колени, вместе с ним шарахались обступившие его воины, что сверкали окровавленными клинками. В ход пошли несколько копий с целыми ратовищами, одно из них успел подобрать Юлий — воткнув в кабана копья, витязи пытались удерживать грузную тушу на месте; часто топая, они пятились и шатались вместе с вепрем как единое, намертво сбитое целое. Слышался хрип стонущего усилия и полным смертной тоски рев зверя. По черным бокам сочились яркие, как алый шелк, потеки.

Но долго это не могло продолжаться — кабан рухнул и завалился на бок, вскидывая вверх крепко вбитые в него копья.

Юлий, отпрянув, шатался. Возможно, он был ранен, но не заметил этого в горячке боя. Нашлись сметливые люди, которые не замедлили поддержать наследника, а Золотинка бросилась на помощь и остановилась на полпути в нерешительности.

Повсюду высыпал непричастный к схватке народ.

Одержимый хотенчик с бездумной мстительностью колошматил изъязвленную, все еще вздымающую бока тушу, хотенчик дурел от крови.

Какой-то расхлябанной припрыжкой бежал Видохин. Ни на что и ни на кого не обращая внимания, он опустился перед своим же распростертым телом, дрожащей рукой тронул себя за безжизненную щеку и глянул в остекленелые глаза.

— Мертв! Не дышит… — упалым голосом проговорил Видохин.

Мгновение-другое он пребывал в столбняке, пораженный до полного бесчувствия, кажется… Потом дернулся, оглянулся, пытался вскочить, захваченный множеством одинаково бессмысленных побуждений, с рыдающим стоном рванул на груди мертвого Видохина шубу, кафтан и, не покончив с этим, припал было к груди, чтобы уловить биение сердца, — не сделал и этого. Схвативши запястье мертвого двойника, Видохин сверкнул красным камнем и в крик, не скрываясь, затарабанил заклинания… И снова он сверкнул камнем, снова… снова он бормотал срывающимся от страха голосом могучие и грозные заклятия…

Все было напрасно — ничего не происходило.

Ложный Видохин оставался Видохиным, он уже не мог обратиться в Рукосила.

Никогда.

Обращение оборотня было бы еще возможно, если бы в мертвом Видохине уцелела хоть капля жизни, если бы последним затухающим светом, смутным бредовым видением жил мозг. Но капли не оставалось, последняя капля жизни растворилась в вечности прежде, чем Рукосил-Лжевидохин успел подбежать к своему мертвому подобию.

Наконец, он должен был в это поверить.

— Сдох… — раздавлено повторил оборотень сам себе и вдруг, вскинувшись, с остервенением саданул кулаком безжизненного двойника. — Сдох! Сдох! — прорычал он, скрючивая в бессильной ярости толстые обожженные кислотами пальцы. И повторил безнадежно, шепотом: — Мертв…

Мертв… Руки упали, поникли плечи. Под действием мучительных мыслей, желтое, в пятнах лицо Лжевидохина набрякло, отяжелело складками дряблой кожи, он уронил голову и застонал в неизбывной, беспросветной тоске…

Одна Золотинка, кажется, во всей толпе понимала, что в действительности произошло и какое горе — постареть на пятьдесят лет разом — постигло всесильного чародея. Для остальных это было жутковатое представление и только. Видохин, который оплакивал самого себя, — зрелище было ошеломительное даже в самых бедственных обстоятельствах — после всего случившегося. Словом, было на что посмотреть: опасливо сторонясь одержимой палки, народ толпился возле поверженного вепря, и хотя требовали заботы раненые, взывали о помощи уцелевшие и не смолкал растревоженный гомон, нашлись охотники подивиться на двух Видохиных — мертвого и живого. Тот растерзанный, этот в синяках и кровоподтеках. Этот недвижен, тот убит горем.