Стражники настороженно следили за Золотинкой, которая, потупив застылый взор, погрузилась в раздумья. Сами они, как кажется, боялись расслабиться и что-нибудь упустить и потому не решались и думать. Все, что они могли себе позволить, это изредка переглядываться да поправлять на перевязи мечи.

— Кто пойдет к воеводе? — спросила Золотинка. — Нельзя тянуть. Это очень важно. И наверное, опасно.

Последнего можно было не говорить. Это они и сами понимали. Именно потому и не двигались. Старший, обрюзглый седеющий мужчина, сторонился мысли остаться одному, а младший боялся идти в ночь. Наконец, молодой малый выхватил из очага пылающую головню и удалился сторожким шагом. За столбами сводов он шарил по дальним заколкам светом, пугая бегущие тени, потом, слышно было, потрогал засовы входной двери… И так же медленно, оглядываясь, возвратился.

Никто не произнес ни слова. Старший опустился на табурет, подвинув его к очагу, подальше от засохшего едулопа.

С пугающим хлопком из разбитого окна вылетела затычка, ворвавшийся ветер вздул пламя, с завыванием утягивая его в дымоход. Развешенные штанины взмыли, Золотинка спохватилась уберечь их от огня и свойству своей натуры бросилась к очагу с внезапностью, которая, может быть, и не оправдывалась грозящей штанам опасностью.

Вмиг вскочили оба ее тюремщика — полетела опрокинутая табуретка, и тот и другой выхватили мечи… Они тяжело дышали, поводя безумными глазами на искаженных огнем лицах.

А Золотинка замерла, застыла в полнейшем столбняке, понимая, что малейшее движение — и ее порубят за здорово живешь. Пораженные страхом, они не разбирали врагов.

Наконец, шумно переведя дух, старший — меч он, однако, не убирал — поснимал одной рукой с простертого над огнем копья подгорелую одежду, осмотрел и даже понюхал, а затем с ненужной грубостью сунул ее Золотинке.

Все дребезжало под напором бури. Разом обнаружилась хлипкость задвижек, петель и ставен, как ошалелые, стучали где-то закрытые двери, и невозможно было представить себе, что делалось под открытым небом. Едва стражники вдвоем, поддерживая друг друга, устроили в выбитое окно затычку из свернутой комом рогожи, ветер ворвался в дымоход сверху, мгновенно пробросившись от крыши до основания дома, жарко дохнул расплесканным пламенем и завыл. Но огонь тотчас же припал, загнанный в уголья, — потемнело. Во дворе раздалась оглушительная дробь, от которой хотелось присесть, ослабели ноги. Ушедшие в тень лица рдели тусклыми отсветами, стражники онемело застыли, со штанами в руках застыла и Золотинка, придавленная общей тревогой.

И вдруг с обвальным грохотом, закладывая уши, рухнула крыша, сорвался небосвод, рассыпалась лавина черепицы и самый пол под ногами дрогнул. Золотинка оглохла. Она видела помертвелое шевеление губ: человек молился, без надежды пытаясь довести до бога испуг. Жуткий грохот продолжался с одной и той же невыносимой, пригибающей мощью. Если была это рухнувшая с небес крыша, то большая, непомерно большая, она все падала и падала, хотя давно уже погребла под собой весь Каменец с потрохами… Когда ж это кон-чи-чи-тся?

Ощущение сжимающей тяжести — как в темной глубине моря — заставило Золотинку сделать несколько шагов, чтобы вздохнуть грудью.

— Смотрите! — крикнула она, указывая на окно, но не услышала и саму себя.

И нечего было смотреть. Ни единого огонька не уцелело на площади, тьма кромешная, сплошной подавляющий душу и разум грохот.

Почудился нечаянный вскрик… Прошуршали охвостья лавины, звякнул камешек, другой, и все как будто замлело. Обморочную тишину можно было постичь по слабому свисту ветра в дымоходе.

Кто-то набрался духу пошурудить кочергой, пламя выправилось, и в караульне несколько посветлело. Но ни один огонь не заявлял о себе во дворе, словно самая жизнь, почва жизни была начисто смыта.

Они в подвале поглядывали друг на друга расширившимися глазами…

За окном послышалось. Золотинка бросилась вытащить затычку.

— Боже правый! — говорил человек как бы в пустоте, голосу не было ни малейшего эха. — Все убиты!

Но сам-то он уцелел, и Золотинка испытывала облегчение оттого, что кто-то еще жив. Двор наполнялся очнувшимися людьми, они переговаривались разрозненными, падающими без ответа голосами.

— Что у вас там? — сунулся в окно стражник.

Слышался неправдоподобно отчетливый хруст шагов, сквозило холодом. И вот появились огни, в свете редких факелов заблестела ледяными искрами снежная пустыня.

Прислушиваясь к отрывистым восклицаниям, высматривая схваченные пляшущим огнем подробности, можно было уяснить себе, что случилось. Невероятных размеров град — упоминали о льдинах размером с кулак — разбил, перепахал и сравнял все, что было оставлено без укрытия под грохочущим небом. Разрушены были крыши, сбиты с петель двери, ставни, сквозными дырами зияли попавшие под косой удар окна. Крошево колотого льда вперемешку с щепой, обломками черепицы покрывало площадь толстым неровным слоем, в котором плоскими валунами возвышались животы и крупы павших лошадей, торчали углы разбитых телег. Расселись бочки с червонцами, и золото тоже ушло под лед. В холодном месиве полегли люди: возницы, грузчики, охрана. Подготовленный к отправке обоз — десятки подвод — весь остался на месте.

Кто погиб и кто жив? Похоже, в этом нужно было еще разбираться.

— Идите же, наконец, кто-нибудь! — сказала Золотинка. — Что там у них? Где Юлий? Где воевода Чеглок?

Неизвестность томила караульщиков, тихо пошептавшись между собой, они решились. Молодой малый отправился искать воеводу, а старый брюзга велел Золотинке вернуться к очагу и тут сидеть.

Перевалило за полночь, сухо отвечал стражник, когда Золотинка пыталась заговорить. Верно, так оно и было. В смутном безвременье наметилась определенность: за полночь перевалило. Но и в этом, единственно установленном обстоятельстве, не трудно было, в конце концов, усомниться, ожидание не оставляло ничего определенного.

Золотинка встрепенулась, когда померещился голос Юлия… и услышала его еще раз, наяву: княжич со спутниками, с хрустом ступая по ледяному месиву, миновал окно.

Голоса наполнили сени, роняя горящую смолу, в караульню вошли факельщики, стража, наконец, в сопровождении немногочисленных приближенных Юлий и воевода Чеглок. Золотинка встала. Заметная вмятина на крылатом шлеме подсказала ей, что Юлий чудом избежал смерти, захваченный врасплох первыми градинами, едва ускользнул из-под обвала.

Остановившись в трех шагах, он глядел враждебно и пусто, словно не видел. Бряцающая оружием толпа вела себя с не возможной в другое время бесцеремонностью, вельможи и дворяне напоминали кучку лишенных всякого понятия об учтивости зевак, они обмениваясь посторонними замечаниями, громко переговариваясь за спиной Юлия и беззастенчиво глазели на Золотинку. Своим необязательным присутствием эти люди лишь оттеняли разительное одиночество княжича.

Обреченная стоять под недобрым взглядом, Золотинка недоброго и ждала. Она подергивала плечами, возвращая на место сползающее с плеч платье, и от этих, вынужденных ее ужимок Юлий хмурился еще больше.