В раскрытой ладони его лежал волшебный перстень Рукосила, багрово-белесый камень на паучьем ложе золотых листьев.

— Вот! — сказал Юлий. Словно этого было достаточно: сказать вот! и уничтожающе хмыкнуть.

Золотинка испугано передернулась, удерживая ворот платья в опасном положении на ключицах, а Юлий, принимая этот беспомощный трепет за ответ, за признание вины, очевидно, добавил еще «вот так!» и швырнул перстень в огонь.

Этого никто не мог ожидать. Но Золотинка не имела надобности раздумывать, все, что касалось волшебного камня, не подлежало сомнению для нее — она кинулась в огонь мгновенным, почти непроизвольным броском. До того бесстрашно и ловко, что выхватила сокровище из горящих углей, не опалив пальцы. Только платье скользнуло на руки, обнажив плечи, но и тут не было надобности для размышлений — не успело нечто такое мелькнуть пред изумленными взорами, как Золотинка — молодцом! — все оправила и вернула на место.

А как Юлий ухитрился схватить кочергу и зачем схватил, этого некогда было и соображать — Золотинка отпрянула. Чего уж она там испугалась — Юлий только свернул глазами. Оправив корсаж, Золотинка тоже получила возможность сверкать, не опасаясь уже оказаться в беззащитном положении. И так они мерили друг друга враждебными взглядами и разве что не пыхтели, как взъерошенные зверьки.

Несколько раз успели ахнуть придворные, ах! ах! и ох! — только и разевали они рты. Один Чеглок не позволил себе этого удовольствия, потому что смотрел на дело с его однообразно-утомительной стороны и не тратил душевные силы на бесплодные удивления.

— Пошушайте, шударыня прыншеша! — прошамкал он разбитыми губами и поморщился. Шепелявые разъяснения воеводы состояли в том, что незадолго до града наследник пострадал от летающей нечисти — что-то такое вроде «жубаштого рта». И эта нечисть, разыскав Юлия в толпе дворян по красному перстню Рукосила, который навязала наследнику Золотинка, цапнула его за палец. «Жубастая» тварь укусила наследника как раз пониже камня и дело, без сомнения, не обошлось бы испугом, если бы люди Юлия тотчас же не искромсали тварь кинжалами, пояснил Чеглок, сопровождая обвинение самым любезным поклоном.

— Вот! — вскинулась Золотинка. — Я посылала к вам нарочного, как раз насчет едулопа. Нарочный вас нашел? Вот он — едулоп! — она пнула босой ногой гниющий на полу вареник.

Посланный Золотинкой караульный пропал. Так что Чеглок ничего не знал о другой зубастой твари, которая укусила Золотинку прежде, чем успел пострадать Юлий. Едулопы, похоже, никак не могли отыскать Рукосила — в новом его обличье и без волшебного камня, который, нельзя исключить, как раз их и породил. Вестники едулопов плутали, но, верно, к несчастью, это ничего уже не меняло в их общих намерениях — целые тучи едулопов нужно было ожидать к рассвету, — толковала Золотинка.

Несколько раз нахмуренный воевода не совсем решительно вскидывал растопыренные пальцы, чтобы придержать разговор, и наконец остановил Золотинку, выразительно оглянувшись на свиту, на всех этих латников, кольчужников и празднично наряженных вельмож в рваных кружевах и лентах. Он просил всех выйти и молчал, дожидаясь, пока лишний народ не переберется в сени.

Не лишними предполагались тут, очевидно, сам Чеглок и волшебница Золотинка. Что касается Юлия… Разумеется, не лишний, он оставался как всегда ни при чем, подозревая, все что угодно и кого угодно. Пространные объяснения Золотинки, строгое, как будто даже почтительное внимание Чеглока лишь раздражали его, и он угрюмо, нахмурившись, — и жестоко страдая! — наблюдал за беспричинно устремившимся к выходу народом.

За злостью его стоял стыд. Золотинка не заблуждалась насчет того, что значат эти нахмуренные брови, отвердевшие скулы, грубо сложенный рот. То был тяжелый, как болезнь, загнанный глубоко внутрь стыд человека, который чем дальше, тем больше ощущает свою беспомощность как вину. Злобно вертел он в руках кочергу, не зная, куда ее применить, потыкал дохлый вареник, а затем приостановился, чутко приподняв голову. И обернулся к темному провалу окна.

— Шударыня! — значительно начал Чеглок, но не продолжал, а ступил несколько шагов, чтобы заглянуть в укромные тени столбов. — Шударыня! — сказал он, убедившись, что в караульне никого не осталось. — Я никогда не шомневался, что недоражумение с жубаштой тварью ражъяшнится вполне и окончательно. Шударыня, я знаю ваше доброе отношение к нашледнику и шмело рашшчитываю на вашу помощь… — Воевода запнулся прежде, чем перейти к тому, что его по-настоящему занимало. — Шударыня, но эти ражговоры об ишкрене… нашколько они ошновательны?

Внимательно слушая Чеглока, Золотинка не упускала из виду и Юлия, который подкрадывался к окну. Он держался стены, чтобы не спугнуть дичь раньше времени, и вот — раз! — жахнул кочергой в запоздало встрепенувшееся шуршание — чавкнули перья, черно-белая птица прянула по засыпанному стеклом подоконнику.

Золотинку так и передернуло. Вместо птицы разинула рот и обвалилась на остолбеневшего убийцу старуха. Он отпрянул, старуха вывернулась на каменные плиты замертво.

Колча. Пораженная кочергой на месте.

Испустив дух, она вернулась, как всякий оборотень, к подлинному естеству и теперь, распростертая по полу, обрела полный, ошеломительный в своей непредугаданной внезапности покой. Старческий лик ее, прошибленный безмерным, не вмещающимся в разум удивлением, закаменел. Коченели проваленные до костей щеки, отчего на тощих зубах выпятились бесцветные морщинистые губы.

Юлий сжимал кочергу в ознобе. Караульня заполнялась хлынувшими обратно дворянами, они безобразно гомонили. Кто-то пытался высунуться между прутьями оконной решетки во двор, подозревая там еще одну недобитую старушку, кто-то куда-то бежал, топая башмаками, все много и без нужды лязгали железом. Потом два равнодушных кольчужника ухватили Колчу за узловатые тонкие ноги и потащили по полу волоком — черные юбки ее задрались, голова с костяным звуком застучала по плитам. Отвалился тюрбан и распустились седые волосы.

Золотинка невнятно крикнула, что-то с ней сделалось вроде припадка: не умея объяснить свои чувства, она ударила по руке не ждавшего нападения ратника и тот бросил Колчину ногу.

— Что вы, с ума посходили? С ума посходили? С ума посходили? — повторяла она, как заведенная.

И этого оказалось достаточно, чтобы служилые уяснили себе природу Золотинкиных возражений. Они снова взялись за старуху, но подняли ее впятером, придерживая и голову. Так что несчастная Колча вознеслась на мужских руках, что почившая в бозе матрона, и поплыла вон из караульни, не меняя раз навсегда застывшего, почти нечеловеческого, птичьего уже лица. Потерявшая голову Золотинка увязалась было за шествием и, кто знает, как далеко ушла бы, если бы ее учтиво не придержали. Это был Чеглок.

Караульня быстро освобождалась. Сокрушенно поматывая головой, — и от омерзения, и от жалости — Юлий недоверчиво присматривался к Золотинке, не понимая или не признавая за ней тех самых чувств, которые и сам испытывал. Качая головой и вздыхая, подвинул он кочергой полураздавленный каблуком вареник, а потом подцепил его, чтобы поднять. Раскрыл рот в гримасе не родившегося слова и… воплем его закончил.