Александр Иванович Румянцев, о котором шла речь, происходил из незнатного кинешемского дворянства и взят был Петром в адъютанты исключительно из-за точности и расторопности в выполнении приказов. Встречая со стороны старого московского родового боярства сопротивление, царь стремился окружить себя людьми худородными, бедными и жадными до службы. А чтобы возвести их на более высокие ступени сословной иерархии, он сам сватал им богатых и знатных невест.

Румянцев был одним из довереннейших порученцев царя. В двадцать с небольшим он уже капитан гвардии и в 1717 году с тремя другими офицерами послан на помощь Аврааму Веселовскому, русскому резиденту в Вене, для выполнения весьма деликатной миссии — поисков и захвата сбежавшего царевича Алексея. На первом этапе операция не удалась, и тогда ее возглавил Петр Андреевич Толстой, имея Румянцева непосредственным своим помощником. За удачное завершение «облавы на зверя», как называли участники этих розысков возвращение царевича на родину, Александр Румянцев получил чин гвардии майора. Да только «велика ли честь, коли нечего есть»? Служба в гвардии в столь высоком чине, постоянное пребывание при дворе требовали немалых расходов, а новопожалованный майор богат не был. И он решает поправить дела женитьбой. Скоро, как сообщает Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский, Румянцев сам находит себе невесту с тысячею душ в приданом. Неожиданным препятствием его счастью оказывается царь Петр.

— Я сам буду твоим сватом, — сказал он своему генерал-адъютанту в ответ на просьбу разрешить жениться. — Положись на меня, и я высватаю тебе лучшую...

Действительно, на следующий же день царь повез его в дом графа Андрея Артамоновича Матвеева, сына бывшего всесильного временщика царя Алексея Михайловича. У графа Матвеева была семнадцатилетняя очаровательная дочь на выданье, Марья Андреевна, слывшая девушкой очень бойкой и большой ветреницей. По слухам, сам Петр питал к ней весьма недвусмысленные чувства...

Справедлив вопрос: почему же он решил сватать ее за своего адъютанта и какие цели мог при этом преследовать? На этот счет существует любопытная версия, описанная несколькими авторами. Прежде всего, свидетельства мемуаров французского посланника графа Луи-Филиппа де Сегюра Д’Агессо. Встречаясь в 1785—1789 годах с Марьей Андреевной, он пишет, что, несмотря на возраст, она «сохранила полную свежесть головы, душевную живость и веселость, юношескую пылкость воображения и удивительную память. Ее беседа была так же пленительна и поучительна, как хорошо написанная история». И это — несмотря на трудное и переменчивое время, в котором она жила. Это ведь о ней писал тамбовский губернатор и уже известный в ту пору поэт Гаврила Романович Державин:

Монархам осьмерым служила,

Носила знаки их честей...

Действительно «осьмерым»: Петру Великому, Екатерине Первой, Петру Второму, Анне Иоанновне, Иоанну Антоновичу (в период короткого регентства Бирона и Анны Леопольдовны), а потом Елисавете Петровне, Петру Третьему и Екатерине Второй... Фантастика! Поистине нужны были недюжинные способности, ум, талант, тонкое понимание людей и умение внушать им доверие и расположение к себе, быть приятной собеседницей. Нелегкое искусство, которое не многим дается. В беседе с Сегюром почтенная дама не раз с откровенностью признавалась, что в годы ее девичества Петр Великий был в нее влюблен и что она отнюдь не оставалась непреклонной перед его исканиями.

Павел Федорович Карабанов, известный собиратель и знаток русской истории, оставивший нам любопытные сочинения, в том числе и «Русские исторические анекдоты, преимущественно с XVIII в.», писал, что легкомыслие и ветреность Марьи Андреевны немало раздражали увлеченного ею царя. Дело дошло до того, что однажды в Екатерингофе на очередной ассамблее, где юная графиня напропалую флиртовала с молодыми офицерами, приревновавший ее самодержец не выдержал. Не говоря худого слова, он «отвел ее на чердак и собственноручно высек».

По запискам уже другого мемуариста, на этот раз князя П. В. Долгорукова, тогда же царственный любовник объявил плачущей девушке, что «выдаст ее замуж за человека, который будет держать ее в ежовых рукавицах и не позволит иметь любовников, кроме его одного».

Вот полуанекдотическая преамбула сватовства, с которого начался наш рассказ. Вполне понятно, что гордый и спесивый вельможа граф Матвеев был совсем не в восторге и принялся категорически отказываться от предлагаемого худородного жениха. Пришлось царю раскрыть глаза неведающему отцу на поведение его дочери. Это как громом поразило Андрея Артамоновича.

— Я ее убью! — закричал он в гневе праведном.

— Полно шуметь-то, — остановил его Петр. — Есть ли в том резон. И убивать дочку не след. Я ее уже и сам наказал. А коли ты не сумел сберечь, то и благодарствуй, что сватаю я ее за человека, который строг и руку имеет твердую. Зато я ручаюсь. А что не знатен, так то моя забота поднять его. Вот ужо как развернется рука моя в милости...

Что оставалось делать Матвееву — кланяться, благодарить. Ну а Александр-то Иванович, не был ли он страдающей стороною в сем деле?.. Ни в коем случае. Конечно, он знал многое, в том числе и амурные похождения своего любвеобильного сюзерена, знал и о далеко не безупречной девичьей репутации Марьи Андреевны Матвеевой. Но он был человек не из особо щепетильных, хотя и честолюбив. Да и то сказать, кто бы из царедворцев, куда выше и знатнее простого гвардии майора, «происшедшаго из солдатства», не почел бы для себя за счастье такую-то партию? А что была она и осталась «царской подстилкой», так то лишь «придавало шарму».

Сразу же после свадьбы получил Александр Иванович чин бригадира и несколько деревень, описанных в казну после казни Кикина, и... сразу же почти поехал выполнять очередное поручение царя на Украину... Впрочем, брак их получился, по общему мнению, вполне удачным. И у царя не было больше причин для ревности, поскольку отныне, кроме мужа, он один продолжал пользоваться благосклонностью Марьи Андреевны. По преданию, от этой связи родился в 1725 году у Румянцевой ребенок, будущий фельдмаршал граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский. Но здесь мы забегаем слишком далеко вперед.

Не исключено, что многое из вышеприведенного и рассказал находившийся в подпитии генерал-адъютант Ягужинский Федору Ивановичу. В среде царского окружения шла непрерывная борьба за милости, за собственное влияние, и Павел Иванович вполне мог ревновать к удаче своего соперника. А его язык, особенно во хмелю, был весьма невоздержан. Часто доводилось Ягужинскому задним числом жалеть о сказанном. Но на этот раз делать этого не пришлось. Никогда, ни словом не обмолвился Соймонов о том, что услышал от царского генерал-адъютанта на борту